Страница 46 из 63
Леха с некоторым осуждением обозрел его с ног до головы.
— Тимоха, браток… Ты, конечно, прости, но мне кажется, что ты себя с Терминатором путаешь. Тюрьма на ушах, а ты у нас сейчас не боец. Так, бабка-ежка с распухшей ножкой…
Тимофей, не дослушав его пространные рассуждения, торопливо заковылял по крыше. Звезды светили достаточно ярко, и он надеялся, что этого света вполне хватит.
За спиной послышался тоскливый вздох Лехи. И тут же браток пристроился к нему в затылок, угрюмо поинтересовавшись:
— Куда идем мы с Пятачком…
— Мы ищем старую крышу, — пробормотал Тимофей, неосознанно начав при ходьбе поглаживать ноющую ногу. — Как мне сказали, эльф должен находиться в одном из древних казематов тюрьмы.
Леха тут же практично заявил:
— Так чего мы тут ходим? Здесь явно новое крыло. Видишь, ни щебня под ногами, ни трещин.
— Да? — Сэнсэй вскинул голову, оторвав глаза от покрытия крыши. — Это ты с нашими крышами перепутал. Здесь все должно быть по-другому. Впрочем…
По дальнему краю крыши тянулась зубчатая стена, окаймляющая город. Если со стороны города крыша новая — а здесь, насколько он видел, все было ровным и гладким, — может, стоит поискать со стороны крепостной стены? Возможно, тюрьма в самом начале прирастала именно оттуда.
Тюремная крыша простиралась перед ним как необъятная всхолмленная равнина, составленная из разноуровневых лоскутов. М-да. Пешком тут ходить долго — особенно с его ногой.
Выхода нет. Придется брать такси.
— Гортензия? Подойди ко мне. И потише.
«Попроси меня поласковее, — капризно заявила драконша. — Некоторое уважение подобает тому, кто просит женщину о чем-либо».
Пока Тимофей, застыв на месте и мучительно закусив губу, пытался сообразить, что ласкового можно сказать сбрендившему живому огнемету, Леха похлопал его по плечу. Тимофей содрогнулся, потому что рука у братка была тяжелая и сотрясение от хлопков вызвало новый взрыв боли в ноге.
— Так мы идем или не идем?
— Леха. — Резвых тоскливо вздохнул и воздел очи к звездам, — Как можно ласково попросить эту… драконшу?
— Твою Гортензию, что ли?
Тимофей скривился:
— Не мою, но…
— Ха! — Леха явно отвлекся от трудностей сегодняшнего дня, потому что голос у него стал ерническим. — А ты ее этой назови… козочкой! Или зайкой, или мормышкой…
— Мышкой, что ли? — хрипло переспросил тренер по тюк-до, чувствуя, как по спине начинает ползти холодок — несмотря на жар, текущий по телу от загноившейся ноги. — Иди ты.
— На женщин действует, — объявил тем временем Леха, — Она у тебя Гортензия, так? Значит, тоже в каком-то смысле баба.
Будь что будет. Сэнсэй собрал волю в кулак, плюнул на все условности и различия между ними и позвал слабым голосом:
— Малышка, э-э… прошу, подойди ко мне.
«Малышка» звучно шаркнула когтями по крыше
и моментально очутилась рядом, обдав его тугой
воздушной волной. Он покачнулся. Лехина рука надежно поддержала Тимофея за спину.
— Нам надо доехать во-он на тот край здания. Довезешь?
Драконша радостно загыкала у него в голове, выражая согласие.
Они вскарабкались на горбатую холку. Здесь не было ни удобных сидений, ни скоб-выступов, как у Эскалибура, — одни костяные бугры и шипы. Пришлось усаживаться на них, ощущая всем седалищем шишки и выступы, впивающиеся в тело.
И едва они уселись, Гортензия поддала задом и понеслась, как взбесившаяся корова на корриде, вдруг узревшая перед собой тореро, вполне подходящего под ее размер рогов. Зубчатая стена принялась стремительно увеличиваться, и примерно с той же скоростью у Тимофея начало нарастать онемение ниже пояса, чему он был только рад. По крайней мере, онемение заглушало боль, ставшую постоянной и нестерпимой.
Когда до стены оставалось метров десять, он прокричал, отворачиваясь от воздушного вихря, упрямо лезущего ему в рот:
— Стоять! — И тут же вспомнил, как в одной рекламе персонаж настоятельно рекомендует другому — понежнее… еще нежнее… — И выдавил скрепя сердце: — Малышка…
Гортензия забила крыльями, как кочет на плетне, начав торможение.
Они с Лехой слезли на подрагивающих ногах со спины резвой драконши и принялись обследовать крышу.
Новое утро было ознаменовано, как всегда, приходом женщины. И приносом судка, который довольно брезгливо брякнули на пол рядом с эльфом. Вигала немедленно уселся и изобразил на лице радостную улыбку.
— Терли, а ты рано встаешь?
— На рассвете. — Она разговаривала с ним таким тоном, словно сдерживала рвотные позывы, отвечая на его вопрос.
— И сразу начинаешь прислуживать в камерах? Тяжело, наверное…
— Сначала я приношу тебе еду. И еще двоим, которых позволено кормить. Ты собираешься есть? Или мне щелкнуть пальцами и покормить тебя насильно, как в тот раз?
Хамка, оценил он. И приготовился изобразить радостное и благодарное пожирание пищи, приготовленной грязными гоблинскими руками.
— Тебе здесь трудно, Терли?
— Лучше, чем тем четверым, что сидят по соседству с тобой, — ехидно заявила отвратительная представительница низкой расы.
На нее, судя по всему, не действовало его природное обаяние.
Вигала с некоторым сожалением припомнил, как многие прекрасные эльфессы (а также не эльфессы, но тоже вполне и даже очень прекрасные) говорили ему, что он красив. А также весьма молод, безусловно, по эльфийским меркам, и зело приятен в обращении. И напоминает им хищного зверя, в отношении которого руки так и тянутся приручить. Ну или хотя бы потрепать по холке…
«Хочу тюремщицу получше», — взвыл он внутри себя. А вслух произнес:
— Гм. А что с теми четверыми?
— У одного — ожоги, — сказала Терли из-под капюшона.
Значит, вот откуда запах дыма.
— А про других тебе лучше вообще не знать.
Он мысленно с ней согласился. Рассказы о пытках — не лучшее развлечение для узника. Вигала хлебнул из миски еще несколько раз и поинтересовался:
— Э-э… А что насчет моего предложения? О том, чтобы помочь мне сбежать. И о соответствующем вознаграждении даже за малейшую помощь…
Женщина помолчала, потом тихо выдохнула:
— Ты не сдаешься, да?
— Гм… — Эльф на мгновение пришел в замешательство. Что такое — «сдаваться»? Была задача, достижение которой отложилось на время по ряду причин.
Но и только. О том, чтобы прирожденный эльф, ничего не предпринимая, сидел в уголке и хныкал, что он «сдается», — и речи не возникало.
— Термин неверный, — осторожно проговорил Вигала и заработал ложкой, чтобы женщина не начала возмущаться или опять угрожать принудительным кормлением. — Я не могу сдаваться. Сдача — это ведь внутренний отказ от сопротивления, так? Для меня подобное немыслимо. Хотя меня могут взять в плен, как ты сама видишь. Но не потому, что я отказался сопротивляться и внутренне сдался, а лишь потому, что противник превзошел меня как маг. И, э-э… лишил сознания, чтобы без помех притащить сюда.
— Ах да. Достоинство эльфа, отвага эльфа и все такое… Эльфы не сдаются, верно?
Он скромно пожал плечами, предпочитая не комментировать. Хотя, как и всякий эльф, действительно был наделен всем тем, что она только что перечислила.
Вигала невесело ухмыльнулся, склонив лицо над миской. Почему-то вдруг подумалось, что подобные мысли о себе самом говорят о крайнем высокомерии. Или не крайнем, но все же достаточно развитом… И самонадеянности при этом, и самоуверенности. Странно, но прежде он об этом не задумывался. Просто знал, что он, как всякий эльф, отважен, решителен и силен. Одно слово — чертова баба…
— Кстати… мои друзья не в одной из тех камер, которые ты обслуживаешь?
— Нет. О храбрый эльф, отважный эльф… тебя смелее нету. — Женщина вздохнула.
— Это попытка сочинить дурные стишки — или попытка поиздеваться? — Вигала, ощутив прилив унизительного раздражения, поднял лицо от миски и заглянул под капюшон.
Глаза отвратительной гоблинши из-под тени капюшона сверкали влажно и таинственно. Вдруг почему-то подумалось, что темный цвет глаз — это не обязательно оттенок грязи, вызывающий столько отвращения у прирожденных эльфов. Это еще и оттенок беззвездного неба. Или черной плодородной земли, обнажившейся из-под снега по весне.