Страница 34 из 63
У него даже язык зачесался — настолько захотелось задать вопрос, пришедший в голову. И он не сдержался, несмотря на то что последствия вопроса могли оказаться фатальными для всех его планов.
— Ты ощущаешь, что чувствует любой человек, да? А то, что я ощущаю, тоже чувствуешь?
«А что, если подспудно я испытываю отвращение и неприязнь к этому «бройлеру», — панически подумал Тимофей, — И откровенность все испортит?»
В голове не было ни слова. Гортензия все молчала. Томительная пауза затягивалась.
«Любопытство, — наконец соизволила медленно ответить драконша, — приятное… благорасположенность? Благоприятие? Я не могу найти слов».
— Я понял, — с чувством сказал он. — Хорошо. Значит, от меня ты не ощущаешь никаких неприятных чувств.
«Нет».
Что было только на пользу дела. Он скрыл довольную улыбку и прислонился к стене, до которой только что дохромал. Сокамерники уже вышли из состояния исступленного страха и теперь сверлили его заинтересованными взглядами со своих мест.
— Скажи, Гортензия, а почему ты бегала по решетке, когда я вернулся?
«Ты со мной разговаривал. — Гортензия поджала лапу с когтями к телу и вновь превратилась в неровное пятно на решетке. — Я беспокоилась за тебя. Уж не знаю почему».
— А ты беспокоишься за всех, кто с тобой разговаривает?
Гортензия помолчала и призналась:
«Ты такой первый. Я беспокоюсь только за тех, с кем разговариваю. А разговариваю только с теми, кто со мной здоровается».
Справедливо. Он поздоровался с ней, и она заговорила в ответ. Но тогда получается…
Тимофей устало сполз по стенке и задрал голову вверх.
— Гортензия. Ты хочешь сказать, что до меня с тобой никто не здоровался?
«Меня, — скорбно проговорила драконша, — никто не замечал. Нет, на меня здесь только злились, меня боялись, ко мне чувствовали ненависть и презрение. Это ужасно, браток Тимоха!»
— Да, — согласился он. И переспросил изумленно: — Браток Тимоха?!
«Тебя так называл этот… второй».
Тимофей ухмыльнулся:
— Пусть будет просто Тимоха. Хорошо?
«Угу», — согласилась мадам Гортензия.
И замолчала.
Тимофей, сидя на полу, осмотрел ногу ниже закатанной штанины. Воспаленная краснота подползла уже к колену. Он подвигал ногой, надеясь, что работа мышц немного разгонит застоявшуюся кровь. Конечность в ответ на движение отозвалась привычной болью.
Резвых вздохнул. С такой ногой девиз у него может быть только один — торопиться, торопиться и еще раз торопиться… Отсюда следовало выбираться во что бы то ни стало. Иначе он останется без ноги. Или с ногой, но тогда уж совсем мертвый… А для этого — как минимум — требовалось срочно найти тропку к сердцу дракона. Но какую? Чего вообще может хотеть от жизни драконша, выбравшая для себя претенциозное имя Гортензия?
Если он сможет ей это дать… Тимофей нахмурился. Нет, не так. Если он сможет предложить ей какую-то цель, дорога к которой будет пролегать через их общую свободу.
— Гортензия. — Драконша не отзывалась, и он позвал уже погромче: — Гортензия!
«Да тут я, — вяло раздалось у него в голове, — И нечего так орать».
Тимофей помассировал затрясшееся вдруг колено. Судороги? Именно этого ему тут и не хватало…
— Есть что-нибудь, чего бы ты хотела? Что-то увидеть, что-то узнать…
Это напоминало кавалерийскую атаку. Что поделать, у него не было времени на то, чтобы в долгих задушевных беседах выпытывать тонкости внутреннего мира опечаленной драконши Гортензии.
Заражение в раненой ноге почти не оставило ему этого времени.
«Почувствовать, — жадно ответила Гортензия. — Может быть, я хотела бы что-то почувствовать».
— Гм… А что именно?
«Любовь, — воодушевленно произнесла драконша. И распустила крылья во всю длину, закрыв ими половину неба над камерой. — Вот то чувство, которое я хотела бы испытать».
— Любовь? Э-э… — Он сглотнул комок в горле и жалко промямлил: — Я многое мог бы о ней рассказать.
Ага, насмешливо отметило сознание. Уж ты-то точно мог бы о ней рассказать! Вечный неудачник-одиночка…
Интересно, что сейчас делает Мриф? Разъезжает по пустым проспектам на черном катафалке? Он одернул себя. В присутствии телепата не следовало отвлекаться на мысли о личном.
«Я чувствую любовь. — Драконша говорила восторженно. — От тебя, сейчас. О-о!»
Он густо покраснел, как мальчишка, застигнутый на воровстве сладостей. Неужели его мысли о Мриф читает драконша?
— Ну, это не совсем так…
«Расскажи мне о любви», — потребовала Гортензия и уложила крылья на решетку.
— О любви? — Вопрос застал его врасплох. О чем он может ей рассказать? О коротких свиданиях со случайными девицами, о неудачной влюбленности в десятом классе, о первой любви после армии — зрелой соседке по площадке, отдыхавшей с соседским парнишкой после скучных трудовых будней с мужем? — Любовь, это… Вообще-то это очень высокое чувство, Гортензия.
Леха, сидевший рядом, приоткрыл глаза и критически обозрел сидящего Тимофея. Потом, покачав головой, грустно произнес:
— Нет, с тобой точно не все в порядке. Ты что, этому зубастому аэробусу о любви толкуешь?
Тимофей прижал палец к губам, призывая того молчать.
«Рассказывай, — попросила драконша, — расскажи мне о любви все. Когда она начинается, что бывает, если к кому-то чувствуешь это, как ты сказал, высокое чувство!»
— А чем она кончается, ты ей тоже будешь рассказывать? — весело спросил у него Леха.
Тимофей ответил насмешливой улыбкой:
— Нет, это я оставлю тебе.
— Да я просто так! — Леха дрыгнул ногой и поспешно начал укладываться на пол. — Только этого мне и не хватало — драконам курс сексуальной подготовки читать… Я ложусь спать. Больной я и на голову контуженный. И не вздумай меня будить!
— Спи спокойно… — проворчал Тимофей, поспешно обдумывая, что бы сказать драконше. — Тебя я точно не потревожу — еще испортишь девочку.
Леха засопел носом, изображая сон. Гортензия сверху капризно напомнила:
«Я жду».
— Гм… — Не о поцелуях же ей рассказывать! И не о прочих плотских удовольствиях.
Вот если бы вместо драконши рядом с ним оказалась Мриф, он бы точно знал, с чего следует начать. Тимофей сунул руку в карман джинсов и нащупал на дне жемчужинку, перекочевавшую туда с кудрявых волос эльфессы. У древних греков вроде бы имелся самый подходящий эпитет для таких волос — прекраснокудрая… Мриф была именно такая — и даже еще прекраснее, чем могли представить себе гомеровские греки. На лице Тимофея появилась блаженная улыбка, которая, впрочем, почти тут же исчезла. Он вернулся с небес на землю. Вряд ли Мриф когда-нибудь позволит просвещать себя. Вот если бы они вернулись героями и победителями, тогда, возможно…
Тимофей оборвал очередной виток своих фантазий. Как он это себе представляет? Она — подруга самого короля. Что, король Михраэль напьется на вечеринке в честь их радостного возвращения и завалит где-нибудь в кустах лучшую из подружек Мриф… а та, разобидевшись и расчувствовавшись, тут же переметнется именно к Тимофею? Она — гордая эльфесса. И прекраснейшая из женщин, которых он когда-либо видел. Он ей не пара.
Гортензия, напоминая о себе, нетерпеливо брякнула по прутьям решетки мощным хвостом.
После короткого раздумья он запрокинул голову, полузакрыв глаза. И начал довольно вдохновенно врать:
— Любовь — это такое чувство… Великое и чистое.
«Это не слишком точное определение», — пожаловалась Гортензия.
Он подумал и решился дать более точное определение.
— Это когда какое-то существо становится для тебя очень близким. Не в смысле расстояния. А в смысле того, что это существо становится словно частью… частью твоего крыла. Понимаешь? И если с ним что-то случится — лететь ты, конечно, сможешь, но оно будет тебя все время беспокоить.
«Крыло, часть, беспокоить… — задумчиво протянула Гортензия. — А я слышала совершенно другое. Про любовное томление, вздохи на скамейке…»
— Ну и это тоже, — неуверенно сказал Тимофей. — Но это только между особями одного вида.