Страница 7 из 79
Там еще ниже было дописано, а затем поспешно замалевано что-то о том, что нужно переписать это послание пять раз и разослать по пяти разным адресам, и что-то там мне за это будет, кажется, счастье, но я не уверен — слишком неразборчиво написано. А раз так, то и читать вслух замалеванную надпись я не стал. Опустив ее по воле автора завещания.
Замолчав, я свернул бересту в рулончик и сунул в стоящий на столе ларец, к письменным принадлежностям. Десяток остро заточенных гусиных перьев, среди которых случайно завалялось павлинье, герметически закрытая баночка с чернилами и обыкновенная шариковая авторучка с рекламным слоганом неизвестной мне фирмы «Новый Дом»: «Местами обеспечим всех». И пояснение в виде подписи: «Гробы оптом и в розницу». Вот она, вездесущая реклама…
— И что ты думаешь? — поинтересовался Добрыня Никитич.
Я равнодушно пожал плечами: «Что тут думать?»
— Нужно идти елку наряжать. Я жене обещал.
— Я про завещание Кощеево… — уточнил Добрыня.
— Про него я не хочу думать. Он бессмертный, так что подождет. После праздничков съезжу, на месте разберусь.
— И то верно, — согласился богатырь, поднимаясь с лавки. — Пошли елку украшать.
— Пошли. — Поднявшись из-за стола, я его предупредил: — Только сперва ее найти нужно, да срубить, да из лесу принести…
— Зачем рубить? — удивился богатырь. — Так принесем.
— Так что, топор не брать?
— Отчего же? Возьми. Может, от волков обороняться придется. Нынче они изголодались и оттого дерзкими дюже стали. Могут и наброситься.
Стараясь не выказать удивления, я надел валенки и сунул за пояс топор. На всякий случай…
Оставив Ванюшу на попечение начавших приходить и себя нянек, мы отправились за елкой.
— Куда пойдем? — уточнил богатырь.
— А вон в тот лесок.
Обогнув усадьбу, мы с Добрыней неровной, но целеустремленной походкой углубились в смешанный лес, где ели соседствуют с березами, а дубы с осинами, и принялись выбирать подходящее дерево.
— И какая лесная красавица украсит наш праздник? — поинтересовался у меня Добрыня Никитич, уперев руки в боки и поводя головой из стороны в сторону. Выбор не очень большой, но тем не менее…
— Может, я? — предложил робкий девичий голос из заснеженной чащи лесной, где лишь зверям диким рыскать да партизанам.
Мы с Добрыней изобразили синхронный разворот вокруг своей оси и изумленно уставились на одиноко стоящую среди непроходимых зарослей лысую девушку, лишенную не только одеяний, но и скромности. Ибо своего вида она нимало не смущалась и попыток прикрыться хотя бы на манер Евы — листочком — не предпринимала, несмотря на робкий голос и юный вид. Худенькая — ребра так и светятся сквозь мраморной белизны кожу, с крохотными бледными бутонами груди и непомерно длинными ногами, острыми коленками внутрь, она стоит, прислонившись к замшелой сосне, и мелко дрожит на обжигающе пронзительном зимнем ветру. Но при этом смотрит на нас открыто, с нескрываемым предложением во взоре бездонных зеленых глаз. Вот только с волосами у нее проблема. И обыкновенным шампунем ее не решить. Необыкновенным тоже…
— Кто ты, красавица? — поинтересовался я. — И что делаешь…
— Сегодня вечером, — перебив меня, обратился к девушке Добрыня.
— Не знаю, — призналась она. И сделала небольшой шаг в нашем направлении. Снег едва слышно скрипнул под ее голой ступней с выпачканной в земле пяткой.
— Ты, видать, замерзла? — с ноткой сочувствия в голосе поинтересовался богатырь, расстегивая тулуп.
— Замерзла, — ответила девушка, делая еще один, более решительный шаг в нашем направлении.
И тут в чаще что-то затрещало, заухало…
Девушка испуганно вздрогнула, встрепенулась всем телом и попятилась.
Я потянулся за топором, вспомнив рассказы Добрыни о волчьих голодных стаях, пытающихся решить продовольственную проблему за счет одиноких путников.
Качнулись деревья, роняя с голых крон пласты снега, расступился кустарник, открыв тропинку, и из леса вышел невысокий мужичок в скособоченном заячьем треухе, в лаптях поверх шерстяных носков и в выцветшем камуфляжном плаще зимнего образца с меховой подкладкой.
— Опять?! — грозно вопросил незнакомец, уперев руки в боки, а взор — в незнакомку.
— Невиноватая я, — пропищала девушка. — Они сами пришли…
— Вот я тебе, проказница! — Достав из кармана зеленый ивовый прутик, мужик в камуфляже хлестко приложился им по щуплым полушариям девичьего зада.
Она взвизгнула и попыталась убежать.
— Проказница! — И прутиком. — Егоза!
— Я больше не буду! — выкрикнула девушка, бросаясь грудью на дерево.
— Я зажмурил глаза. Правда, недостаточно быстро для того, чтобы не заметить, как ее тело вместо удара слилось с древесным стволом, погрузившись в него. Обратно я открывал глаза много стремительнее, чем закрыл, но девушки уже не было. Лишь мужичок пару раз прошелся прутиком по древесному стволу, да вскрикнуло по-человечески подвергшееся экзекуции дерево.
— Это непедагогично, — заявил я, нахмурив лоб.
Мужичок в камуфляже обернулся ко мне.
— А, старый знакомый, — сказал он, обескуражив меня.
— Простите. Не припомню…
— А кто за мной на олене злобном по лесу гонялся?
— Я?
— Ты, ты. У избушки заброшенной…
— Леший! — тотчас вспомнил я. И не самые это были приятные воспоминания. Хотя и минуло уже немало годочков… Из-за его дурацких игр мне тогда не удалось вовремя предупредить Заречный хуторок о готовящемся набеге орды степняков. Что с одной стороны хорошо — они не волновались напрасно. Но с другой не очень — мне пришлось самостоятельно обратить орду в бегство. Ну… не самостоятельно, а с помощью оленя Рекса, именно во время той погони показавшего свой истинный нрав. Нрав величайшего воителя среди парнокопытных. Я тоже заработал имидж отважного богатыря. Хотя и не по своей воле — не успел вовремя слезть с оленьей спины, а потом уж поздно было.
— Он самый, — подтвердил леший. — Собственной персоной.
— А давай его поймаем, — предложил я несколько пьяным голосом. Попустивший было на морозе алкоголь пробился-таки к мозгу и разбудил бесшабашную удаль.
— А зачем? — удивился Добрыня.
— Чтобы люду больше козней не творил. Детей малых, в лес случайно забредших, в топи не заманивал. И девок не того.
— Чего «того»? — в один голос поинтересовались богатырь и леший.
— Тоже не заманивал.
— А у тебя оружие есть? — спросил Добрыня, сдвинув шапку на затылок.
— У меня топор, — похвалился я, пытаясь извлечь из-за пояса вышеназванный инструмент лесорубов и раскольниковых.
— А у меня хлыст.
— Злые вы, — обиделся леший. — Я к ним со всей душой…
— У тебя души нет! — категорично заявил я. — Я Библию с картинками и пояснениями читал и знаю.
— Да я сам, между прочим, душа! — закричал леший, ударяя себя кулаком в грудь. Гул прокатился над лесом, отозвавшись множащимся вдалеке эхом и требующим соблюдать тишину карканьем вороны. — Я душа леса.
— Какая ты душа?! — возмутился я, — Ты его надзиратель. Тиран! Диктатор!!!
— Я?!
— Ты.
— Нет!
— А вот и да! — Отстаивая свою точку зрения, я указал на сосну, в стволе которой скрылась лысая девушка, — Я кто вот ее… такую хрупкую, болезненную… лозиной да по мягкому месту охаживал? Сатрап!
— Так я любя, — развел руками леший. — В воспитательных целях. Увяжется ведь за человеком каким, да и сгинет навеки, Без лесу деве лесной жизни нет.
— А чего она лысая? Болеет? — поинтересовался Добрыня.
— Так зима же… Листва как по осени опала, так теперь только весной и отрастет, соками пробудившейся ото сна землицы питаемая.
— Ну, если так… — протянул я. — А людей ты зачем водишь?
— Скучно.
— Тебе веселье, а они гибнут.
— А вы зачем в лес с топором пришли?
— За елкой.
— Рубить? Для веселья? А они от этого гибнут.
Я растерянно замолчал, не зная, что ответить на его и общем-то справедливое замечание.
Но тут к разговору подключился Добрыня Никитич: