Последняя любовь

Комната быстро опустела, и вскоре со двора донесся стук отъезжающих бричек.

Когда Стефан остался один, с ним произошла удивительная перемена. Никто не узнал бы теперь этого спокойного, даже веселого человека, чья мысль свободно парила над миром, — такая сильная, хоть и сдерживаемая боль исказила его лицо. Каждая черточка выражала мучительное страдание, тем более мучительное, что оно долго маскировалось спокойствием. Оно было как отблеск, как зарево полыхавшего в его груди огня.

Стефан долго большими шагами ходил по комнате, потом взял книгу и, подперев лицо руками, начал читать. Однако очень скоро он отложил книгу в сторону и с глубоким вздохом, словно хотел освободиться от давившей грудь тяжести, подошел к открытому окну и печальным взглядом уставился на игру мрачных ночных теней.

Той же ночью по дороге из Д. в Н. катился возок, запряженный рослой, предназначенной, видимо, для каретной упряжки, лошадью. В возке, держа одной рукой вожжи, полулежал молодой парень и глядел в небо. По обеим сторонам дороги шумел редкий лес, над стройными деревьями на сапфировом небосводе мерцали мириады звезд.

Черные глаза парня блестели в темноте, а эхо разносило по лесу звуки разудалой песенки.

Удивительные вещи творятся подчас на земле! Кто бы подумал, что между едущим ночью парнем и ученым инженером, погруженным в раздумье, существует тесная связь, такая тесная, какая бывает между человеком и его предназначением.

VII

Над деревушкой Н. вставало солнце. По Неману протянулись серебряные и пурпурные дорожки; кроны тополей чуть тронула позолота; в густых зарослях сада возвещали о своем пробуждении птицы.

Опершись на ограду, окружающую сад со стороны реки, Равицкий наблюдал пробуждение природы. Он смотрел на менявшие цвет воды Немана, на темневшую на горизонте стену густого прибрежного леса, — лес стоял притихший, не колеблемый даже легким ветерком, и лишь верхушки деревьев позолотила узкая полоска зари.

На лице инженера не было и следа вчерашних бурных переживаний. Быть может, как сильная мыслящая натура он поддался благотворному воздействию природы, по сравнению с величием которой мелкими и незначительными кажутся заботы и страдания человеческие. А может, он запрятал боль в глубокие тайники души, желая скрыть ее не только от людей, но и от солнечного света.

Он стоял, задумчивый, спокойный, и смотрел, а издалека, с лугов, долетало до него мычание коров и протяжные голоса людей, принимающихся за работу.

Внезапно у него за спиной раздались быстрые мужские шаги. Он обернулся и увидел идущего к нему с письмом в руках лихого черноглазого парубка. У Равицкого даже потемнело в глазах, — так сильно и неожиданно было впечатление: он узнал слугу пани Ружинской и ее брата.

— Как дела, Григорий? — спросил он, когда парень остановился перед ним. — Ты что, письмо мне привез?

Григорий почтительно, но без подобострастия поклонился и ответил:

— Пан Тарновский прислал вам книги и письмо.

Стефан нетерпеливо сорвал печать и прочел:

«Будучи добрым христианином, я хочу отплатить тебе, дорогой Стефан, добром за зло. Уезжая, ты даже не счел нужным попрощаться со мной, не сообщил, куда едешь. Но я знаком с тобой давно и уверен, что у тебя была на то причина, поэтому я нисколько на тебя не в обиде. Узнав о месте твоего пребывания, посылаю в твою Сахару, именуемую деревней Н., книжки, которые ты собирался выписать и которые нашлись у меня. Цивилизация испортила нас, создав потребности, каких не знали наши предки. Без книг, например, мы не можем жить, как без хлеба, а, насколько мне известно, в Н. нет ни Вольфов, ни Оргельбрандов[114]. Позволь же мне, дорогой друг, быть твоим поставщиком. К книгам я присовокупил несколько весьма занятных документов. Они достались мне в наследство от предков, а так как я люблю рыться в старых бумагах (разумеется, не геральдических), то взял их с собой в надежде встретить человека, которого они заинтересуют, и он разъяснит мне их смысл. Мне кажется, эти документы представляют известный интерес для истории края, в котором я родился. Они издавна являются собственностью нашей семьи, и мне хочется извлечь из них нечто полезное для всех. Обрати внимание на документы с подлинными подписями казацких старшин XVII века, а также на те, где содержится объяснение печальной истории Умани[115].

Буду рад, если просматривание бумаг доставит тебе несколько приятных часов. Поверь мне, я не позабыл тех лет, когда ты был мне и отцом и братом. Это благодаря тебе хорошие наклонности, заложенные во мне от рождения, получили надлежащее развитие, а о таких вещах, дорогой Стефан, забывают только негодяи.

Мне хотелось бы самому навестить тебя в твоем добровольном изгнании, на которое обрекла тебя работа, но не могу оставить Регину; у нее нет здесь близких знакомых, и она чувствовала бы себя очень одинокой без меня. Тебе известно, Стефан, как я ненавижу всякий фанатизм, но иногда мне кажется, что привязанность к сестре и дружба с тобой доходят до фанатизма».

Равицкий с минуту еще смотрел на листок бумаги. Глаза его были прикованы к одному слову, и этим словом было женское имя.

— Ты, наверно, устал, Григорий, — обратился он наконец к парню, — я вижу, ты ехал всю ночь. Иди, отдохни, я распоряжусь, чтобы тебя и твоего коня тут хорошо устроили. Коробку отнеси ко мне в комнату.

Когда Григорий ушел, он еще долго стоял, опершись на ограду и держа в руках письмо. Потом медленно направился к дому, мысленно говоря: «Генрик славный малый, но это не изменит моего отношения к его сестре».

Было еще очень рано, в доме, почти безлюдном, царила тишина. Равицкий, распаковав присланную Генриком коробку, принялся раскладывать и просматривать книги разных форматов и на разных языках. Тут была только что вышедшая и нашумевшая политическая экономия Стюарта Милля, исследование Жюля Симона о положении рабочих, несколько научных трудов польских авторов и две-три новейшие французские брошюры, посвященные итальянскому вопросу и живо занимавшей общественное мнение проблеме светской власти папы. Равицкий читал названия и листал первые страницы. Когда все книги были вынуты, он увидел на дне коробки серые, пожелтевшие от времени бумаги и стал по очереди их разглядывать. На одних виднелись огромные печати людей, в чьих руках в XVII и XVIII веках находилась власть в стране, на других он с интересом рассматривал удивительно своеобразные подписи. Он быстро пробежал глазами несколько прелюбопытных мест и с увлечением стал изучать этот маленький архив. По мере того как он просматривал, читал и складывал бумаги, перед его глазами вставали картины прошлого, которое воскрешали старинные печати, неразборчивые, большими буквами выведенные подписи и давний, дышащий стариной язык. От рукописей, исписанных диковинным почерком, пахнуло на него почтенной стариной, и он решил взять их у друга и показать эти ценные и любопытные документы какому-нибудь историку.

Вдруг среди старых пожелтевших бумаг Равицкий приметил тетрадку из тонкой белой бумаги. Он взял ее в руки, перелистал и увидел четкий мелкий женский почерк. «И это тоже относится к XVIII веку? — с улыбкой подумал он. — Что-то слишком современно она выглядит». На белой глянцевой обложке он прочитал эпиграф:

«Le bonheur dans le mariage consiste une parfaite entente des deux ames (Balzac)»[116].

«Ого, — снова подумал инженер, — эпиграф из Бальзака! Значит, это современный труд! Как же он попал между старинными бумагами? Впрочем, эпиграф мудрый и верный!..»

Он перелистывал тетрадь и, как это бывает, когда почерк тебе незнакомый, прочитывал отдельные слова и выражения. Сначала ему попалась на глаза фраза: «Дитя, а знаешь ли ты человека, которого любишь?» На другой страничке: «Он зевнул и пошел спать». Равицкий усмехнулся, но усмешка исчезла, когда он прочитал дальше: «Однажды над озером пролетели две ласточки, они взвились вверх и исчезли в зелени деревьев. Не знаю почему, я позавидовала им: «Как, должно быть, хорошо им вместе летать и щебетать!» Он задумался, машинально перелистывая белые странички, потом вновь прочел: «Горе тому, кто полюбит лишь внешность и тело», — и подумал: «Это в самом деле нечто занятное, очевидно, грустная женская исповедь. Конечно, это не исторический документ, а одна из тех невидимых сердечных трагедий, которых так много на свете. Правда, Генрик ничего не пишет мне об этой современной части своего архива, но, раз он мне прислал ее, стало быть, считает достойной внимания».

114

Известные книгоиздатели и книгопродавцы.

115

Умань в XVII в. была важным укрепленным пунктом Украины; не раз подвергалась разорению во время турецких набегов и борьбы Запорожской Сечи с польской шляхтой.

116

Счастье в браке состоит в совершенном взаимопонимании двух душ (Бальзак) (фр.).