Страница 19 из 29
10. …Годы слагаются в десятилетия… Втискивая плоти скифские во фряжскую робу, на отцов непохожие дети изображают Европу. Руками недорослей и дорослых, потерявших народное обличие, подымается на козлы Имперское величие. Так из купленного по дешевке не без изъяна у нечестной торговки покупателем пьяным вырастает культура, как в сказке: ампирные граниты, Невский, «Лебединое озеро», «Половецкие пляски», Толстой и Достоевский… 11. Но в дворянском гнезде… — «Четыре белые колонны над розами и над прудом…» — над убогим соломенным скифским селом — зачесались, как прыщ незаконный, размышления о неустройстве земном. В цивическом угаре, что на Форуме Рима торжественно строги, — пока есть кипяток в самоваре — ищут баре стране подходящей дороги. Все учены и все речисты, а на деле — ни шатки, ни валки: — выводят на площадь солдат декабристы только затем, чтобы сдать их под палки… Пока баре толкуют о Гегеле и Канте, заморозив Клико, чтобы пить за свободу — мужик изнывает: «Родимые, гляньте: как же жить народу? не то, что сохе — и куренку тесно!» Известно: коль послушать его — нету злее мужицкой судьбы! …А зимой, когда в окнах избы узорочья замерзшего пара, как цветы епанчи на иконах блаженных князей, он лежит на печи, будто дремлет на дне Светлояра или в царстве Опоньском укрыт от недоли своей. И сторонний зудит голосок, что запечный сверчок: «Эй, проснись, мужичок! Не один в мире жребий твой лих! Посмотри на других, что живут, не мечтая о чуде — вот пшеницу в горшке, как цветок, ублажают китайские люди, японец за горсточку риса прогрызается в жизнь, точно крыса, вот рокфеллеры за океаном на полушке растят миллионы… Что с того, что крестили Иваном — стань Джоном!» Но Ивану на то отвечать неохота — у него есть свое и не зарится он на чужое. И не то, чтоб его огорчала работа, но трудиться одно, а жить для работы — другое. И снова метель по полям, словно дикая конница, то ль бежит от кого, то ль за кем-то без устали гонится. Что ж скачи не скачи, а мороз затрещит и заляжет глухими снегами. Но тепло на печи и закутки щебечут сверчками все о той же стране за морями (…иль за временами…), где душе и рассудку на диво все по совести, все справедливо, не работают люди, как черти, а с прохладцей живут, добираясь до праведной смерти. Повернется мужик, от блохи поскребется — и опять та же повесть затейная вьется, и звучит, как припев, то ли в снах, то ли воем метельным на поле: «Землицы б да воли! Землицы б да воли!» Эх ты! Ослабел, знать, мозгами, забыл, что ли: «Сарынь на кичку!» Да кистенями!.. 12. И Божьим произволением в наказание, да в наставление сбывается второе явление… Внимает мир весь, изумленный. глазами хлопая в тревоге нем — «Вставай, проклятьем заклейменный! Кто был ничем — тот станет всем! Всем! Всем! Слушай, Австралия, Азия, Америка, Африка, Европа! Все меняется — сроки и меры, становятся беззаконием вчерашние законы! Лагуны Веневди, бретонский берег, руины Теночтитлана, баальбекские колонны, краали кафров, хижины сомали, чумы эскимосской земли — — все осияла заря небывалой Эры: Струенья всех исторических рек, смывая все историческое горе, сливает в одно человеческое море Коммунистический Человек!» ………………………………………. Но по древней традиции начинается «сон золотой» учреждением острой полиции и резней. Режут даря и его детей, аристократов и богачей, офицеров — за золотые погоны, попов — за колокольные звоны, ученого — за то, что не остался неучем, глупого — с ним говорить де не о чем, интеллигента — за особое мнение, мужика — за кулацкую привычку, рабочего — за «невыполнение», голытьбу — за «сарынь на кичку», убогого — за его калецство, старика — за впадение в детство, молодежь — дабы не разлагалась, одних — рука де уже размахалась, других — зачем попались в тюрьму, а иных и вовсе неизвестно, почему… …А когда стерли кровь, мозги на стенке замыли, сделали древонасаждение над ямами на тысячи персон и говорят: — вот теперь пусть увидят, как надо, чтоб жили — чтоб был весь мир преображен! Ан глядь: из могилы взошел Кол, на колу — мочала, и пошла вся сказочка сначала… Снова есть бедный и богатый, за жестким катится мягкий вагон, офицеры с погонами шире лопаты развлекают на курортах вельможных жен. Автомобили и дачи — боярам, смерду — одни, как всегда, мытарства, и никакого тебе Светлояра, никакого Опоньского царства! И хоть у кормушек теперь иные — дорвавшиеся (— не оттянуть —) выдвиженцы революционной стихии спешно барский проделывают путь — но оттого, что гостей больше стало на жизненном пире, не слаще нужда голодных, холодных, малых в социалистическом мире. И пусть уменьшается счет изгоев — не к всеобщему благу пути! Чтобы снова закончить неправедным строем, не стоило по буреломам идти… Самая горькая несправедливость, когда большинство насыщается — сытое сердце лениво, и над горем чужим не убивается, не склоняется над ним плакучей ивой: — «После — в черном соусе — зайца, хорошо, товарищ, холодное пиво! А голодный сам виноват, что мается!» И преуспевающим коммунизма пророкам бедность начинается казаться пороком. А когда-то все валили сплеча: «Мы свой, мы новый мир построим!» …И построилась статуя Ильича над миллионов вечным покоем. Чугунного идола чугунная рука чугунным указывает жестом на организованный по-американски завод… Социалистической была мука, но стало горьким сдобное тесто, вместо Вселенского, вышел всего лишь Великий Народ… Мы ушли от резни и бойни, играем в свободу, политику и культуру, у нас ладные ботинки и зубные щетки, пьем вино, а не политуру — в Европе много удобней и спокойней все-таки… Но тоска, что дикая кошка, за каждым углом, ожидая, застыла… Вот я гляжу в окошко и все, что я вижу, — ничто мне не мило. Ни к чему я здесь не привыкаю, окружающих не понимаю, не утоляют мне жажду их воды, я задыхаюсь от их свободы, их справедливости я презираю, я здесь умираю! Мать моя дикая, жалкая и великая, как мир — огромная, Скифия темная! Все равно — коммунист ли, татарин, Змей Горыныч или Тугарин — все равно, кто тебя имеет: не одолеет! Дойдут до конца и твои мытарства и создашь — не как те, не как эти — свое Справедливое Царство на праведном свете! Пусть не сбылась твоя первая дума о чуде — ты будешь счастливой, ты все перебудешь, ты будешь!.. «Грани», № 43, 1959 г.