Пленная Воля

Вечность

Кому я свой ужас поведаю? Не смерть ли я жизнью питаю? Как лебедь над белою Ледою, Бессмертный, я смерть обнимаю. Себе становлюсь я могилою: Живу, но живу, умирая. И сам я себя не помилую, Хоть миг свой заполню до края. Могу ли познать бесконечное? Бессмертье в предельность вмещу ли? Не лжет ли влечение вечное? Не миги ль меня обманули? Ведь знаю, что нет воскресения, Что смерти не быть не могло бы, И если бессчетны мгновения, Бессчетными будут их гробы. Кому же свой ужас поведаю? Пред кем свою душу раскрою? Какой непосильной победою Я сам воцарюсь над собою? Иль правду мне шепчет сознание, Объемля и небо и землю, Что в мире, где все — умирание, Я вечность лишь смерти приемлю?

Марфа и Мария

Тихий гость пред очагом. Тихо в доме; а кругом Ждут толпой чужие. Хлынут в дверь. Но до поры С гостем только две сестры: Марфа и Мария. «Гость желанный, с нами ль ты? Видим прежние черты С лаской вечно новой…» Но, незримая земле, Кровь сочится на челе, Где венец терновый. И, читая скорбь и страх В двух трепещущих сердцах, Как во всех на свете, Сказку сестрам шепчет Он, Чтобы жизнь они сквозь сон Видели, как дети. Марфа то спешит к плите, То в привычной суете Стол большой готовит; А Мария к гостю льнет И, забыв про темный гнет Будней, сказку ловит. Сказку вечную о том, Как нежданно в каждый дом Постучит Мессия… И не так ли каждый час Душу вы двоите в нас, Марфа и Мария?

Солнце жизни

Мой день прошел, хоть солнце не зашло: Но я один стою на прежнем месте, А ты ушла. И если мы не вместе, И в полдень мне не может быть светло. Мой день прошел, хоть солнце не зашло, И веет зябкая вечерняя прохлада Мне на душу. Но если мы не рядом, В полдневный зной не может быть тепло. И понял я, что солнце жизни в нас, Где двое сходятся, как два враждебных тока; И каждый луч, блеснувший нам с востока, Лишь искра страсти, вспыхнувшей на час.

Колыбельная песня

Шумный день уйдет с полей, Даст нам отдых краткий. За ночь на душе твоей Сон разгладит складки. С сердца будни он стряхнет, Память зачарует, Сказку на ухо шепнет, В очи поцелует, Чтоб не видели глаза, Не слыхали уши, Как роняется слеза Там, где плачут души; Чтоб, свершая подвиг свой, Сохранил ты силы Донести любви живой Пламень до могилы.

Толпе

Пусть наши цели разошлися, Мой мир действителен, как ваш: Один напиток Диониса Из разных только пьем мы чащ; Но то же в каждой вдохновенье, И безрассуден дерзкий спор: Герою — власть, жрецу — прозренье, И хору — вещий приговор. Не все в священном действе схожи, Но каждый с общим роком слит: Погиб Эдип на брачном ложе, Погиб безбрачный Ипполит. Стоим мы все пред той же тайной, Но жизнь по-своему творим: Эдип — разгадкой неслучайной, И Александр — мечом своим. Повсюду двойственность ответа, Как жизни двойственный закон: Стрелой смертельной Филоктета Сражен священный Илион; Но песня вновь воздвигла Трою, И подвиг тот же совершил Гомер, бессмертье дав герою, И, Гектора сразив, — Ахилл.

Пьеро

Бел я весь от лба до пяток И лицом луны круглей; Не люблю я шумных святок: Пост и слезы мне милей. Мой соперник — мастер смеха, Не снимает он личин, И повсюду, где потеха, Всех потешней Арлекин. Может быть, он шуткой пошлой, Тем, что в грубости смешон, — Непристойный, наглый, дошлый Увлекает дев и жен. Кто поймет, что бабе мило? Кто познает, не смутясь, Чем сильна над слабой сила? Чем властна над чистой грязь? Но вглядитесь, но поймите: Нарядился он, как шут, И бубенчики на нити Нанизал и там и тут, Нарумянил нос картонный, И, как истый Арлекин, Красный, желтый и зеленый Сшил из тряпок казакин; Два горба скроил из ваты, Взял пеньку для парика, И горбатый и носатый Он играет простака. А за маской — злой и злобен — Притаился он и ждет; Вору дерзкому подобен, Что наметил — то возьмет. Что таит — под маской скрыто: Зверь душой — лишь видом шут… А мое лицо открыто, А мои глаза не лгут; Всем видна моя кручина, Весь я бел, как ствол берез… Но смеется Коломбина: «Бел от мела, глуп — от слез».