Страница 71 из 125
ГАДАНЬЕ
Разложены черные пики над сердцем твоим венцом, налево король двуликий с дорогой в трефовый дом. Любовь твою радость погубит, смотри — под сияньем корон уже улыбаются губы, уже розовеет картон. И снова горячие руки, как голуби на плечах. Цыганка гадает разлуку, И медленно тает свеча. У троек недобрые вести, девятка обиды сулит, и с пиковой дамою вместе злосчастье и горе спешит. Что было? — За мастью червонной улыбка, как спрятанный клад. Что было? — Темно и бессонно январская ночь протекла. Что будет? — Нежданная встреча, но снова сжимается грудь, крестами трефово отмечен на вечер предсказанный путь. Зовет дружелюбная дама, торопит вернуться назад, но ты выбираешь упрямо дорогу, ведущую в ад. Вся жизнь под колодою клейкой, и нож над червонным тузом — четыре руки злодейки сметают карточный дом. «Скит». III. 1935«Ночь беспокойна, ветрена — как ты…»
Ночь беспокойна, ветрена — как ты. Над черным кофе — рифмы мотыльками. Неповоротливей, чем камень, как гулко бьется сердце взаперти! В такую ночь бесплодно говорить или вздыхать. Сиди как можно тише. В такую ночь, нахмурив брови, пишут о пуле в лоб, об умершей любви. А я? А мне?.. Мой верный карандаш уже, как опостылевший любовник, мне тягостен. На дьявольской жаровне сгорает… что? Какое имя дашь? Все ненадолго — счастье и мечты. И боль моя непрочна и растает. Что я тебя не поцелую? Что другая? Я свет тушу. Ночь ветрена — как ты. «Современные записки». 1936. Т. 61СТИХИ О ГУЛЛИВЕРЕ
1 Тишина, как глухая пещера, крепко спит лилипутья страна; только душная ночь Гулливера вновь с пустыми руками — без сна. Гулливер, на листах иллюстраций ты на бодрого янки похож, ты раскатисто должен смеяться, чтоб спасти эту детскую ложь. Но бессильная горечь по-крысьи гложет сердце все глубже и злей, головой ты в заоблачной выси, а ногами — на этой земле. И над сердцем твоим без опаски лилипуты ведут хоровод, и твою простодушную маску букинист на прилавок кладет. Гневной рифмой хмелей на рассвете! Чахнет муза с тобою в плену, и завидуют малые дети, что нашел ты такую страну. Задыхаешься, плачешь и стонешь, окружил мелюзгой тебя Свифт, и широкие эти ладони подымают их к солнцу, как лифт. И сквозь строй заколдованных суток по игрушечным верстам равнин гонят душу твою лилипуты, заклейменную словом — «один». 2 Томясь в тисках обложки серой, еще не предано земле, лежит бессмертье Гулливера огромной книгой на столе. Спеша взволнованно пробраться сквозь сон библиотечных лет, над темным пленом иллюстраций растет и крепнет силуэт. И вот, круша ногой булыжник миниатюрной мостовой, вновь Гулливер из ночи книжной выходит в город неживой. Опять напрасно ожидала душа увидеть в этот раз дома размеров небывалых и над собой фонарный глаз. Как надоело Гулливеру на гномов сверху вниз смотреть! Где души равных по размеру? Где все смиряющая смерть? Склонись — торопят лилипуты резвиться с ними в чехарду. — Вот так пустеют склянки суток двенадцать месяцев в году! Зачем придумал сочинитель улыбку бодрую тебе? Ты гневно рвешь гнилые нити, и крошки воют, оробев. И, сняв со всех границ запреты, — как безграничен строк простор! — у самого плеча поэта душа сгорает, как костер. И, гранки заслоняя тенью густых ресниц, ты видишь тут — венок чудесных приключений кладет у гроба лилипут. «Современные записки». 1934. Т. 56ШАХМАТЫ
Вадиму Морковину
Длинные пальцы большой руки, — Ястребом кружит тень. Мир оплывает в размах доски. Белая клетка. День. * * * Деревянны шаги королевской четы, деревянны хвосты коней. Офицерские очи прозрачно-пусты от бессонных ночей и дней. Очарованно двинулась белая рать, за квадратом берет квадрат. Обреченно клялись короля защищать деревянные души солдат. * * * Как золотисты волосы под шлемом! А белый плащ как крылья на плечах! Король, король! Любовь страшней измены Я подымусь, я глухо крикну — шах!