Страница 18 из 125
* * * Предместьями пчелиный темный гуд. И на углах роев людских рычанье. Огни сегодня зажжены речами. Железно сомкнуты плечами, фалангами, колоннами идут. Не улицы — моря. Не площадь — океан. В бетон домов, в гранит дворцов и башен за станом — стан. За рядом — ряд и ряд. Прибой толпы могуч. Огромен. Страшен. * * * Они идут. Их пламя пышет, пышет. Вверх, на мосты, в бульвары, к площадям. По этажам. По крышам. Выше, ВЫШЕ. И радио в аэропланах жарко дышит. Огнем речей горят сердца и крыши. И кто не хочет, даже тот услышит, когда они идут. Идут. ИДУТ. * * * Водоворот толпы. Тесней, смелее митинг. «Товарищи! Друзья! Пришел великий час. Любимые! Поймите же, поймите: уже никто разбить не в силах нас. Новым светом вновь пылают зори. Солнца алый не сорвать платок. Всколыхнулось человечье море. Океаном поднялся Восток. Индия! Твои мы слышим стоны. Индия! Заветная страна. И готовятся Аустэны и Уинстоны нам по счету заплатить сполна. Вой, Китай! В восстания восторге стенам мира вновь не устоять. Слушайте, дыхание тая, Лондоны, Парижи и Нью Йорки: Бушует пламень яростный потопа. Холодный пламень половодных волн. Без сожаленья, чванная Европа, от наших гаваней мы оттолкнем твой челн. Кто против нас, могучих жаждой роста, кто б против нас стеною встать посмел, коль заодно — чеканят ТАСС и РОСТА — сто сорок пять, четыреста и двести девяносто мильонов душ и тел?» Пылают слов огнем, огнем горят знамена. И в тысячах грудей кипит святой восторг. «…Вставай, презреньем заклейменный далекий север и восток…» Стоустая — прибоем волн — молва. Могучее — биеньем сердца — вече. И пенье волн живых, волн человечьих покрыло мощные слова. * * * Прошли. Опал прибой. На флагах — жизнь и труд. Не ламповщик — заря зажгла багрянцем небо. Здесь город был. Здесь город был и не был. И только души — пленные Эреба покоя ночью светлой не найдут. 1927 «Воля России». 1928. № 1
ГИБЕЛЬ ГЕЛЬГОЛАНДА
Поэма
Gutta cavat lapidem пес vis, sed saepe cadendam.
Капля камень долбит не силой, но частым паденьем.
Моряки Там, где не раз в гавань якорь бросал пароход нелетучих голландцев и матросы, бранясь, протирали глаза, возвращаясь из баров на шканцы. Там, где от брызг в плащ — льдяною стеной осторожная куталась рубка, гордый бритт, пьяный вдрызг, светр загнав шерстяной, перекусывал с горечью трубку. Там, где маяк или трепетный бриг яхты стан одевал шалью яркой; чьей страны, страсть тая, любовался старик у витрины редчайшею маркой. Там, где матрос, чью жену черт унес, за чужой волочился женою, — набежав во весь рост, бились волны в утес, умирала волна за волною. Разрушение В год, грозный год, батареи открыв, корабли подходили не с оста: покорители вод взрыв бросали на взрыв, рвали немцев осиные гнезда. Рейд отдал пыл не ладьям рыбаков — крейсерам, миноносцам, буксирам. И утес встал и стыл над прибоем веков в минном поле пустынным и сирым. Горд был утес. И хотела волна овладеть и владеть великаном. Сколько пролито слез… Поцелуев она не считала. Не счислить бакланам. Чайкам не счесть. Альбатросам не знать всех угроз и бессильных истерик. Затаив в брызгах месть, убегала, грозна, на пологий податливый берег.