Химеры просыпаются ночью

А у меня на самом деле нет ни того, ни другого, ни третьего.

Я даже целоваться не умею. Вот взять бы ее перед прощанием сегодня, притянуть к себе за руку — и залепить рот жарким, сочным поцелуем. Во многих фильмах так бывает. И еще перед этим выдать:

— Помолчи, крошка!

Но что я могу сделать, если не умею? Занудно разговаривать о деревьях?

В свою комнату я просочился незаметно. Мать разрешила только до девяти, но еще и восьми не было. Все равно не хотелось разрушать сегодняшнюю атмосферу лишними вопросами да замечаниями. Потом опять вздохнет и выдаст:

— Не доведут они тебя до добра, девки твои. Ты мать послушай, мать жизнь прожила, она плохого не посоветует. А девка — это чужая. У них только одно на уме…

И все в таком духе.

Она так говорила всегда, когда, по ее мнению, я начинал «дружить» с девчонкой. Уж о том, чтоб привести кого-то и познакомить — совершенно речи не могло быть. Однажды сгоряча мать так и сказала:

— Чтоб никаких шалав в моем доме не было! На улице ходите. А ты уроки выучил?

Я раскинулся на постели, смотрел в потолок. Как же хорошо и светло на самом деле! Хочется подпрыгнуть и закричать, запеть, обнять весь мир…

— Куда с ногами на кровать? Переодевайся в домашнее, что в новом во всем разлегся, а потом я стирай на тебя, не настираешься, — вошла мама. — Все штаны опять исхлюстал, я тебе новые покупать не буду. Сам иди работай, тогда и покупай себе, что хочешь. А пока в моем доме живешь…

— Ладно, сейчас переоденусь.

— Иди есть, руки вымой сначала. А то кто вас знает, за что вы там друг у друга брались.

Меня передернуло, но я предпочел промолчать. Молча же вымыл руки и налил суп. Ел и смотрел на себя в боковое зеркало. Теперь там был не такой уж урод. Прыщей много, но это не уродует. Волосы помыть, конечно, не помешает, но сегодня был в шапке, так что и не видно. А вот если в кино, там шапку снимать придется. Но в зале будет темно, не увидит никто. Эх, кино — теперь деньги придется выпрашивать у матери. И надо это сделать до завтрашнего вечера. Заодно узнаю, что там идет сейчас. Если фантастика, то хорошо.

В ту ночь я впервые за долгое время засыпал безмятежно. Ровные мысли о хорошем текли на фоне картин прошедшего вечера. Фонари, блеск ветвей, светлый плащ, Люда…

Собирая утром сумку, я все время силился объяснить себе: да, теперь у меня есть девушка; да, она красива; да, она не хуже других и даже лучше; да, она выбрала именно меня; да, сегодня мы снова увидимся.

Но не верилось в это. Она — и я… Какой же подвох скрыт в этом? Я пристально смотрелся в зеркало, пытаясь разглядеть в отражении то, что могло бы понравиться Люде. Наверное, что-то во мне все-таки есть, чего я не могу увидеть ее глазами. Но ведь я не урод на самом деле. Нет, точно же не урод. Но и не красавец. Тогда почему она выбрала меня? Ведь на переменах к ней подходил и Макар, и пацаны, куда симпатичнее меня.

И просыпалась скрытая гордость. Я уверенно шел по улице, безбоязненно встречаясь взглядами со встречными девчонками. Показалось даже, что некоторые смотрели на меня с интересом.

Когда входил в училище, прямо в вестибюле увидел — ее. Стояла с подругами, те как всегда, о чем-то весело галдели. Я нарочно прошел совсем рядом, чтобы меня заметили. Она заметила. И тут я оказался в легком смятении. По сценарию, теперь надо было выдать какую-нибудь смачную, оригинальную фразу. Но ничего, кроме банального «привет», из меня не выдавилось. Да и голос прозвучал глухо, сипло.

Она мельком оглянулась:

— Привет.

И опять со своими подругами.

Обескураженный, я пошел на второй этаж. Не такой встречи ожидал я. Ничего конкретного, но только не такого. Будто бы я обычный знакомый, как будто мы не стояли вчера под звенящим в осенней прохладе деревом.

А, может, и правда я для нее ничего не значу? Мы знакомы всего несколько дней. Кто я для нее? Обычный ухажер, коих она знавала уже не меньше десятка. А чем я могу зацепить ее, выделиться из этой массы? Я и целоваться не умею. Да и просто обнять — как это сделать?

Ноющая боль вновь поселилась в висках и не отпускала все первое занятие; пока учитель писал на доске формулы, диктовал доказательства, я смотрел на холодные тучи в землистом небе и сырую крышу корпуса напротив. Потом пошел снег. Мелкий, редкий. Он медленно покрывал крышу, быстро таял, но ложились новые снежинки, и скоро вся крыша была накрыта тонкой белой пеленой.

Вот и снег.

И небо как-то заметно посветлело, уже казалось не таким ледяным и тяжелым.

Я вернулся к записям на доске. Вектор альфа, вектор бета… Почему они идут в эти стороны? Зачем тут коллинеарность?.. Ничего не понял, придется дома опять до головной боли разбираться самому.

Ничего, у меня еще есть шанс. Если она меня не оттолкнула сразу, то есть надежда. А в самом деле: что такое для нее один вечер? Она меня и знает всего несколько дней — так почему же я должен стать для нее чем-то особенным и значимым? Будь мы вместе полгода — тогда о чем-то можно было говорить всерьез. А пока: что я за фрукт такой на ее пути повстречался, что хочу от нее и зачем приходил эти два вечера. Надо сначала попасть в «круг доверенных», а потом уж раскатывать губу на что-то большее. Нужно действовать по плану, по плану завоевывать. Она того стоит, она вообще — не такая обычная, чтоб к ней можно было просто так подвалить и…

Звонок. День только-только начался. Какой же впереди долгий день! Но будет сегодняшний вечер, и я снова пойду к ней, той самой дорогой, буду видеть те же огни фонарей, и те же ветви будут блестеть ледяными изгибами в свете окон. Будет так хорошо.

Этот день я прожил с ощущением ожидания. Иногда набрасывал в тетради силуэт дерева, под ним — девушка в плаще. И луна сверху. Такая большая, с глубокими распахнутыми глазами.

По пути домой специально сделал крюк к кинотеатру. «Горец-2» с Ламбертом. Это все, что из фантастики. На самом деле, сам давно мечтал посмотреть. Видел рекламу по телевизору, фильм должен быть хорошим. Молнии, Ламберт с мечом, рядом — Шон Коннери. Я и первую-то часть не смотрел. Впрочем, не важно.

Оставшееся время до дома обдумывал, как бы выпросить у мамы денег. Она с работы придет только в пять, оставшееся время надо провести за книгами. Зато потом весь вечер мой будет. Разогрел суп, прямо за обеденным столом проштудировал историю. Вроде бы, выучил. Решил, что перед уроком повторю еще. Потом суп, потом математика. Векторы эти…

Когда оторвал взгляд от учебника, начинало смеркаться. Половина пятого. Скоро мама придет. Зато с геометрией разобрался. Теперь бы за полчаса русский сделать, потом деньги просить, потом в шесть начну собираться.

Сладко защемило внутри. Скоро, скоро я ее опять увижу. Всего полтора часа — и наступит снова волшебное время.

За окном зажглись фонари, в их золотистом свете мелко роились снежинки. Небо заметно потемнело. Снег светлыми островками лежал во дворе. А предстояло еще сделать домашку по русскому, экономике и информатике.

Усилием воли оторвал себя от окна и усадил за стол. Всего-то одно упражнение выполнить — ерунда. Надо было включить свет, но не хотелось разрушать таинственную ауру золотисто-снежного вечера. Так все и написал в полутьме. Потом защелкал дверной замок. Мама пришла.

По недовольному сопению и по тому, каким раздраженным был звук бросаемой обуви в прихожей, понял: сегодня с просьбами лучше не соваться. Будут исторгнуты тонны нотаций, стенаний и упреков, а денег все равно не получу. И что за родители у меня такие! Один и вовсе уродом стал, другая из доброй, ласковой женщины превратилась в брюзгливую тощую старуху, которая с утра до вечера только и занята тем, что высматривает свои морщины в зеркале, выщипывает седые волосы и без конца сетует на жизнь, упрекает «этого козлину безрогого» за «искалеченные годы» и выдает уроки жизни, но все больше правилами избитыми, нудными до ломоты лобной.