Химеры просыпаются ночью

— Да кто же может делать такое? Жил бы да жил мужик. И так по-свински смерть свою принять. Как поросенка…

Я насторожился. Внутреннее чутье подсказало, что говорят не о каком-то рядовом убийстве, но — о моем. Действительно, судя по подробностям, речь шла обо мне. Я даже хотел подсесть поближе и ввязаться в беседу, чтобы удостовериться, что подозреваемого нет, но вспомнил, что как раз эта оплошность преступников часто приводит к их раскрытию. Сами виноваты: кружатся вокруг да около, принимают самое живейшее участие в поисках, суют нос повсюду… В конце концов, итог плачевен.

И я прошел мимо, делая над собой усилие даже не смотреть в сторону костра.

Но ночь прошла беспокойно. Именно тогда я понял: рано или поздно меня снова вычислят. Зона — довольно тесный мирок, бесследно творить вещи против ее обитателей долго не получится. Это снаружи можно было пересекать города и километры, запутывать следы. Да и то замели. Каким-то образом замели. А здесь можно продержаться сравнительно долго лишь благодаря отсутствию сыскных навыков у обитателей Кордона. Только все равно когда-то это случится. И вряд ли тогда меня станут арестовывать и отправлять в Киев…

Той ночью было страшно, до тошноты страшно. Я опустошил целую бутылку водки и только тогда смог заснуть. А под утро в беспокойном пьяном сне привиделось, что иду со связанными за спиной руками, а сзади слышен топот многих ног. Это меня в аномалию ведут.

На некоторое время пришлось поубавить активность. Слишком велик был страх и риск. Но потом появился знакомый зуд, только во много, во много раз сильнее. Сначала пропал аппетит, потом временами стала подкатывать тошнота, раздражение. Я ни с кем не мог спокойно разговаривать, даже просто сидеть на одном месте — не мог, постоянно подмывало встать и куда-то идти; я вставал и шел, однажды поймал себя на том, что не просто брожу по окрестностям, но выискиваю удобный момент и удобную жертву. Теперь я думал только о том, чтобы проломить кому-то череп и высосать из окровавленной головы мозг. Как и прежде с легкими, эта идея накрепко засела внутри, приходя вновь и вновь, навязчиво возвращаясь во снах и реальности. Когда я смотрел на камень, то представлял, что было бы весьма удобно размозжить череп этим самым камнем; либо размышлял над тем, что это и есть чья-то голова, и примеривался, как бы сподручнее ударить…

Но лишь одно удерживало от неизбежного: сон, в котором меня подводят к аномалии. Он виделся мне несколько раз, но был настолько ярок и объемен, что я нисколько не сомневался в том, что он — вещий.

Рано или поздно — это должно было произойти. То, что сидело внутри, было сильнее меня, я не мог ничего с этим поделать. Даже страх лишь на какое-то время приостановил, но не задавил окончательно жажду чужих мозгов.

Выйдя из перелеска, я побрел к видневшимся вдалеке развалинам фермы. День премерзкий выдался. С самого утра — едва покинул Кордон — ударил ливень, так что я значительно вымок, не успев найти подходящее укрытие. Потом выяснилось, что и спички превратились в бумажную кашу: второпях забыл запрятать коробок поглубже. Пришлось развешивать одежду прямо на ветках, а самому голышом торчать в лесу, благо июльское солнце жарило на совесть. Но лишь ближе к вечеру одежда более-менее высохла. Нужно было сразу возвращаться на Кордон, там и разжиться спичками, но теперь поздно было рассуждать. День практически был потерян, оставалось надеяться, что хотя бы к вечеру бог хабара улыбнется мне. Не улыбнулся. Да и что можно было найти, если окрестности давно облазили другие собиратели? А деньги, вырученные с последней ходки, подходили к концу. Подаваться в сторону Янтаря ближе к ночи одному не хотелось, возвращаться с пустыми руками тоже, но выбор вариантов был небогат: либо на Кордон и завтра выходить вновь, либо углубляться в Зону и рисковать. В конце концов решил, что, если ничего не найду на ферме, то сразу двину на Кордон. С такими мыслями я и достиг заржавленного купола — то ли зернохранилища, то ли еще какого-то …хранилища. Между березок едва не налетел на Жгучий пух, но вовремя заметил его серые ошметки, резко зарулил вправо и, пребольно подвернув ногу, упал.

— Черт! — со всей злости я ударил кулаком о землю.

Подкатило такое дикое раздражение и злоба, что даже в глазах потемнело. Нет, это нисколько не образное сравнение, и впрямь на несколько секунд все пропало из поля зрения и чувств, только пронзительная боль в ступне и размытые очертания травы перед глазами.

Потом еще несколько минут лежал и сидел на земле, ожидая, когда схлынет боль. Наконец, нога окрепла, можно было снова подниматься.

Место было достаточно знакомое, я знал, что частенько здесь бывают плоти. При моем дефиците патронов эта встреча оказалась бы некстати. Поэтому я сначала прислушался, потом осторожно выглянул из-за купола. Ничего, только высокая трава колышется, даже не примята, потому можно надеяться, что я единственный посетитель данных мест на сегодня. Но, когда заглянул через рваную дыру в листовом железе внутрь самого купола, понял, что ошибался. Спиной ко мне над чем-то склонился человек в дождевике. На кой черт он понадобился теперь, когда ливень давно прошел?

Но не дождевик и даже не сам человек внезапно овладели всем моим сознанием.

Затылок.

Выпирающий, обтянутый бесцветной шкурой с редкой порослью светлых волос. Узловатая кожа тускло отсвечивалась в солнечном пятне, и на нее оседала пыль, витавшая над головой. На секунду показалось, что сквозь череп просвечиваются мозги — розовые, обвитые синей паутиной сосудов.

Ничего не соображая, я ринулся на этот череп. Его обладатель успел только повернуться ко мне лицом, недоуменный взгляд, приоткрытый рот. В следующую секунду на дождевик брызнула кровь: я со всей силы ударил прикладом в лоб.

Человек схватился за рану и повалился навзничь. Я пнул его несколько раз в челюсть. Тощая голова болталась, будто привязанная на ниточке.

— Все бери, что хочешь, — простонал человек сквозь разбитые зубы.

Он хотел купить свою жизнь. Купить, не понимая, что я и без того отниму у него все, все. И как можно купить или продать то, что тебе уже не принадлежит? А кто, кто продаст мне мою жизнь, потерянную, испоганенную, покореженную…

— Сука, — выдохнул я, — не все покупается.

Я перевернул его на живот, он и не думал сопротивляться. Поискал глазами камень, ничего не нашел, тогда снова замахнулся прикладом и обрушил удар на белую голову. И еще. И еще. Захрустело, сначала брызнула, а потом просто заструилась темная кровь. Я потрогал рану, она была тепла, но кости целы. Попробовал разломать трещину руками, но тело задергалось, мешая удобнее нащупать щель. Тогда я просто удар за ударом размозжил голову в мясо. Она будто разложилась надвое. Я перевернул тело на спину, окровавленное лицо и правда раскололось напополам. В ране смешались глазные яблоки, волосы, какие-то куски, обломки черепа, зубы… Я попытался соединить лицо, чтобы хотя бы примерно определить возраст. Впрочем, не знаю, для чего я это делал, не знаю. Лицо не смыкалось ровно, только нижняя челюсть немного походила на прежнее свое состояние. Бесполезно, голову теперь не собрать.

Я придвинул ее к себе, раскрыл рану как можно шире и с наслаждением опустил лицо внутрь. Было тепло, пахло свежатиной. Как же долго я ждал этого мига!.. Вот под языком нащупываются мозги, их можно прокусить и высосать. Я так и сделал. Теплые, с кровью. Вкуса определенного нет, это ни на что не похоже, только кровь солонит.

Потом попался глаз. Я выпил и сжевал и его. Жгутик под зубами не сразу поддался.

Перепачканный кровью, я долго лежал в обнимку с телом, изредка припадая к ране и посасывая из нее остывающую кашицу. Потом стало противно пить холодное месиво. Да и прежнее чувство наслаждения схлынуло. Предстояла обыкновенная работа.

Я обыскал труп. Из осторожности, оружие и личные вещи брать не стал, зато патроны пришлись кстати. Тушенка — я был рад и ей. Денег нашлось мало, но лучше, чем ничего. А потом вспомнил, что перед смертью он над чем-то наклонялся…