Знакомьтесь: МУР

Работу развернули по всем версиям одновременно. Причем не только в Москве, но и в других городах. Встретились со многими любителями живописи, среди которых немало было заслуженных людей. Однако ни они, ни коллекционеры картин и антиквариата, ни известные МУРу перекупщики старины ничего не знали о судьбе картин из Музея изящных искусств, никто им никаких сделок со старинными холстами не предлагал.

Тщательно проверили пациентов психиатрических клиник, состоящих там на учете клептоманов. Безрезультатно. Никакой полезной информации из других городов, куда было послано сообщение о краже в музее. Через соответствующие наркоматы еще раз обратили внимание работников таможенной службы, железнодорожной охраны, пограничников на возможные попытки вывезти народное достояние за рубеж.

И вот спустя четыре месяца одна из картин неожиданно объявилась. В первых числах сентября 1927 года через итальянскую миссию подданный Италии Феликс Лопайне, находившийся в нашей стране по коммерческим делам, передал органам милиции картину Пизано «Бичевание Христа». При этом он рассказал, что в конце августа городской посыльный принес ему отпечатанное на машинке письмо, подписанное «Братья Плятор». Анонимный автор, скрывавшийся за этим псевдонимом, предлагал коммерсанту купить у него одну из ранних работ родоначальника итальянского Возрождения в живописи знаменитого Пизано. На следующий день тот же посыльный доставил ему картину «Бичевание Христа». А через несколько дней Лопайне по почте получил письмо от того же автора, но отправленное из Ленинграда. Автор сообщал, что картину Пизано он приобрел по случаю, однако, здраво рассудив и не поддаваясь страсти коллекционирования, готов уступить эту редкость ее законным ценителям на родине художника, в Италии. Далее аноним, с явным намеком на возможные выгоды от приобретения у него картины, писал:

«Вы, наверное, представляете и согласитесь со мной, что кроме отечественной стороны Италия представляет собой исключительный рынок художественных произведений, откуда, несмотря на правительственные запрещения, ищущие там янки и англичане вывозят много мировых шедевров. По моим личным предположениям, официальные консульские представители в Москве менее пригодны для сбыта, нежели отдельные частные коммерсанты-иностранцы…

Вы, конечно, понимаете, что всякая экспертиза картины — излишня, и стоимость ее на рынке, безусловно, достигает десятков тысяч рублей… Я, зная Вас и по юнкерству, могу рассчитывать на Ваше содействие… Размер картины, не нужной в Советской России никому, составляет всего лишь 1/4 аршина в квадрате, что очень удобно для отправки».

В последние дни, объяснил Лопайне, неизвестный абонент от имени неизвестного продавца, приславшего ему картину, несколько раз звонил по телефону и пытался договориться о получении денег за посылку. Однако он ни в какие контакты вступать с неизвестными не желает и передает картину и письма властям.

Сотрудники МУРа хорошо понимали, что коммерсант руководствовался отнюдь не любовью к нашей стране, отказываясь от покупки картины у неизвестного продавца. В годы гражданской войны Лопайне пребывал в Советской России в форме югославского офицера и служил какое-то время в колчаковских войсках. Не зная, кто именно прислал ему картину, намек автора письма на какое-то их знакомство еще «по юнкерству», отказ продавца от предложения Лопайне встретиться — все это его насторожило. Он заподозрил возможность провокации, поэтому и сообщил обо всем происшедшем органам власти не лично, а через итальянскую миссию.

Однако теперь муровцы знали, что картины похищены с целью перепродажи за границу. Это, естественно, прибавило беспокойства за их судьбу. Розыскные мероприятия были активизированы. К поиску пропажи из Музея изящных искусств решено было привлечь общественность. О краже широко оповестили через печать население. Наркомпрос и НКВД обещали солидное вознаграждение тому, кто укажет местонахождение картин. Еще раз самым тщательным образом проверили возможность причастности к преступлению не только профессионалов-рецидивистов музейных воров, но и преступников других квалификаций, а также подозрительных лиц, вращающихся в богемном мире, и художников с темным прошлым.

Но несмотря на целый ряд самых энергичных розыскных мероприятий в Москве и других районах страны, похищенные картины обнаружить не удалось. Не смогли установить и неизвестного, который писал письма Лопайне и разговаривал с ним по телефону.

Время шло, а усилия многих опытных сотрудников МУРа не продвинули раскрытие дела ни на шаг. Лишь через четыре с лишним года наступила развязка в затянувшемся расследовании этого преступления.

В сентябре 1931 года оперативным работникам МУРа стало известно о том, что некто Федорович, часто посещающий бега и азартный игрок в тотализатор, располагает какими-то сведениями о судьбе похищенных в 1927 году из Государственного музея изящных искусств картин. Проиграв на скачках крупную сумму денег, он попросил у приятеля одолжить ему на время рублей триста, сообщив, что скоро у него будет достаточно денег рассчитаться с долгами.

— Откуда? — спросил приятель.

— Наркомпрос и НКВД выплатят мне за картины, которые никак не могут найти. Я им помогу, — самодовольно заявил Федорович.

Претендентом на вознаграждение двух наркоматов заинтересовались. Выяснились интересные детали его биографии. В начале 20-х годов, будучи начальником административно-хозяйственной части курсов переподготовки работников одного из ведомств, Федорович занялся спекуляцией казенной муки. Когда вскрылись эти махинации, его уволили с работы и исключили, или, как тогда говорили, вычистили из партии. Сменив несколько мест работы, он устроился в Наркомат почт и телеграфа. Вскоре был избран секретарем рабочкома электромонтажных мастерских наркомата. В его обязанности входило собирать членские взносы. В момент, когда он попал в поле зрения милиции, рабочий комитет готовился рассматривать дело

«о присвоении Федоровичем членских взносов в сумме 865 рублей и проигрыше их на скачках».

После обстоятельной проверки всех данных Федоровича пригласили в уголовный розыск. Беседовал с ним сам начальник МУРа Л. Вуль. Разговор продолжался более двух часов.

Уже в самом начале беседы Федорович заявил, что лично ему неизвестно, где находятся картины, но его друг, художник Кокорев, однажды признался ему, что знает место их укрытия. Из дальнейших довольно путаных и разноречивых показаний можно было заключить, что Федорович неискренен и что-то утаивает.

Когда Вуль попросил его подробнее рассказать о Кокореве и обстоятельствах, при которых тот говорил о похищенных из Музея изящных искусств произведениях, Федорович рассказал о давнем их знакомстве, еще по учебе в кадетском училище. Потом пути-дороги приятелей разошлись. Но в 1922 году Кокорев вернулся в Москву из Одессы, где учился в художественной школе. Их приятельские отношения возобновились, они вместе посещали ипподром, играли на скачках, много беседовали об искусстве. Как-то, было это в конце 1923 года, Кокорев рассказал ему о ставшем известным факте продажи за границей за крупную сумму денег двух картин Рембрандта, вывезенных нелегально из России.

К тому времени Кокорев, который постоянно проигрывал в тотализатор, задолжал Федоровичу порядочную сумму. Однажды, когда речь зашла о долгах, приятель сообщил, что знает место, где зарыты большие ценности, бежавших из Советской России толстосумов. Он даже в блокноте нарисовал примерный план местности в Покровском-Стрешневе, где зарыт один из кладов. Не исключена возможность, заключил Федорович, что его приятель-художник, постоянно вращаясь в богемной среде, знает, кто совершил кражу из музея, и, рассказывая о зарытых в земле ценностях, имел в виду именно похищенные из музея полотна великих художников прошлого.

— Где сейчас Кокорев, вы знаете? — спросил Вуль.

— Конечно. Он осужден и отбывает срок наказания. Если вы устроите мне свидание с ним, обещаю разузнать все, что ему известно о кладе. Мне, как своему старинному приятелю, он расскажет. Милиции же, будучи человеком осторожным, ни за что не проговорится. Берусь помочь вам, конечно, при условии получения потом обещанного вознаграждения.