Жажда

Я долго размышляла тогда. Теперь же, когда уже все кончено, могу чистосердечно признаться, что думала я только о том, как бы мне самой избавиться от одной темной мыслишки, которая казалась просто ужасной, но, однако, с самого начала не давала мне покоя.

Джедла, скорее всего, все поняла правильно и, вероятно, рассудила по справедливости. Ведь как убедительно звучал тогда ее голос: «Я считаю, что ты просто красавица!» Может быть, Али и в самом деле влекло ко мне? Его разговоры со мной, его доверие, его поведение в казино, когда произошла эта неприятная для меня история с Хассейном, да и все, что случилось после, — мой поцелуй, ночь, которую он поберег для себя, не захотев сразу возвращаться домой. Теперь вот это письмо, как бы укреплявшее наше с ним сообщество. Ведь если он так часто повторял слово «дружба», то, наверное, хотел и сам себя убедить в этом…

Когда я думаю сегодня о том, как я прореагировала на письмо, то спрашиваю себя, как же я смогла забыть в тот миг обо всем остальном: о серьезности этой супружеской четы, чья гармония меня очаровала поначалу; о том, как меня потрясли рыдания Али у постели умирающей Джедлы и настроили против нее. Как не подумала я об их ночах любви и их долгих днях, полных супружеского счастья; о накрепко сковавших Али и Джедлу цепях страдания?..

Однако в первый раз мужчина протягивал ко мне руку за помощью. И я путала его доверие с чем-то другим. Видно, слишком часто мне говорили о том, какая я красивая, о роскошных золотых волосах и загорелой, как персик, коже. Видно, слишком рано избаловал меня Хассейн своими страстными поцелуями. И теперь я уже не могла различить то, к чему стремилась в действительности всю жизнь, что мечтала увидеть: простой дружеский взгляд. Видно, слишком жарко пылало в то лето солнце, слишком опьяняли меня простор дороги и скорость езды, слишком остро было воспоминание о теле Хассейна, о его губах, его груди…

Теперь же, после письма Али, мне оставалась только Джедла, взгляд ее черных глаз, от которого мне становилось не по себе, ее голос, который снова мучил меня, смущал душу затаенным пылом и даже, не боюсь сказать этого слова, чарами. Она снова предстала передо мной как слишком чистое воспоминание детства. И снова я только и думала что о ней, всецело отдавшись во власть обуревавших меня страстей.

Джедла встретила меня так, как будто мы расстались накануне, — ничуть не удивившись. Сказала просто и ясно:

— Я знала, что ты вернешься.

И у меня возникло ощущение, что я — как ребенок, сбежавший из дома и возвратившийся назад. Это было смешно и нелепо — вечно чувствовать себя рядом с Джедлой девчонкой, вечно ощущать ее превосходство, вечно быть униженной.

Она казалась лишь немного холоднее обычного. Все время что-то делала по дому, хозяйничала, словно боялась неподвижности. А вот Айша изменилась. Она встретила меня долгим, внимательным взглядом, в котором таилось беспокойство. Она молчала, и это скорбное молчание было как траурная одежда. Айша казалась теперь похожей на испуганное животное: она не спускала глаз с Джедлы, полностью игнорировавшей ее. Я почувствовала симпатию к этой старой деве, недоверчивой и молчаливой, — она любила Джедлу.

Весь день я провела в этом доме, где было уже не так светло, как раньше. Джедла говорила тихо, и наш разговор с ней был тоже каким-то скучным и тусклым. Глядя на нас, можно было подумать, что мы бесцельно убиваем время, как две подруги, которые, встречаясь каждый день, вынуждены перебрасываться пустыми банальностями.

Куда делась ее ненависть, ее неистовство? Тогда я еще не знала, какие страсти могут таиться в тихих озерах ее покоя, в вечном однообразии установленного ею в доме порядка, в бесконечных глубинах ее молчания…

Для меня же замедленность бега жизни означала лишь забвение прошлого, лишь начало обновления. Поэтому, когда вечером я собиралась уходить, а Джедла, повернувшись ко мне, почти властно сказала: «Я хотела бы, чтобы ты осталась! К тому ж нам надо поговорить», — меня снова охватила усталость. Я с такой охотой забыла бы сейчас обо всем. Но я всегда имела дело с людьми упрямыми, добивавшимися от меня того, что им хотелось, и я осталась. Я помню, как, снова вооружаясь привычным своим цинизмом, подумала тогда: «В конце концов, она по собственному почину работает на меня!» И мне ничего не оставалось, как ответить ей согласием. Я вспомнила также о письме Али, которое как бы скрепляло наш союз. Только бы сам Али не запутался во всем этом…

Вскоре мы остались вдвоем на террасе. Ночь опустилась над садом; мягкий покой, который она несла нам, напомнил мне о других вечерах, когда я любила усаживаться у ног Джедлы, класть голову ей на колени. И если бы тишина, стоявшая сейчас вокруг нас, не была столь глубокой, я бы, наверное, горько рассмеялась. Уж слишком все выглядело смешным: в то время как я обретала кошачьи повадки, с радостью откликалась на малейшую ласку, на малейшее внимание со стороны этой четы, она плела вокруг меня сеть серьезной игры, постепенно заманивая в ловушку. А я-то еще думала поймать их в свою! Да, недаром мне хотелось посмеяться над собой, похохотать над собой, похохотать всласть в тишине этой ночи… Я взглянула на темный, прямой силуэт Джедлы, которая заговорила со мной ровным голосом. Я слушала ее и не слышала, потому что поняла вдруг, что ненавижу только саму себя.

— Раз уж мы пришли с тобой к согласию, — говорила Джедла, то нам нужно вместе обсудить наши возможности. Али приедет дней через десять. И к этому моменту надо все уже подготовить.

Оказывается, пока я отсутствовала, она разработала план действий. Я приняла это сообщение совершенно спокойно. Ночь разливала вокруг восхитительный аромат — это благоухала герань, и я подумала, как хорошо сейчас влюбленным гулять в этой струящейся душистой свежестью ночи, как уютно отдыхать сейчас в семейном кругу на террасах, вести спокойные беседы. А я пыталась разглядеть сидящую передо мной женщину с лицом королевы, с глазами газели, внезапно вспыхивавшими в ночи каким-то странным огнем… Она тщательно описывала средства, с помощью которых я должна была отбить у нее мужа. Все это казалось неправдоподобным. Джедла рассуждала с методической четкостью. С ее точки зрения, было просто необходимо окружить Али со всех сторон, исключить для него возможность отступления. Первый шаг — заставить его предельно уважать меня. Он должен проникнуться особым доверием ко мне, а для этого, сказала Джедла, усмехнувшись, я должна буду демонстрировать ему свою невинность и особенно свое несогласие с той средой, которой принадлежу. Тогда, может быть, настанет такой момент, когда мне придется обратиться к нему за моральной поддержкой против… Хассейна, ибо она кое о чем уже, видите ли, догадалась. Али должен будет почувствовать себя ответст венным за мое спасение. Он вообще охотно помогает людям…

— Вот тогда-то ты и должна будешь пустить в ход свои чары! — (Джедла показалась мне сейчас похожей на генерала, готовившего сражение.) — Может быть, — продолжала она, — мы еще будем находиться здесь. И ты будешь еще красивее. А я со своей усталостью и недомоганием, да и со всем прочим…. буду только увядать все больше и больше. И вот однажды, когда развязка будет уже близка, я позволю себе появиться на пляже в купальнике. В солнечном свете моя худоба покажется ему уродством, а ты-тут как тут, рядышком… Со всеми своими прелестями. Ну и посмотрим тогда, устоит ли он! Только одно условие должно быть оговорено между нами. — Она замолчала на минутку. — Ты должна будешь мне все рассказывать. Мы ведь с тобой настоящие заговорщицы! Я хочу знать все, абсолютно все! Конечно, я вас буду оставлять вдвоем как можно дольше.

Я ответила согласием. И подумала о письме, которое получила из Парижа и которое лежало сейчас на моем письменном столе. Но ничего не сказала о нем. Я уже начала жульничать в этой игре. Наверное, мне никогда не удастся сыграть ее честно. Мне стало страшно…

Прошло несколько дней; у меня сохранилось о них воспоминание как о чем-то унизительном в моей жизни. Нити заговора между мной и Джедлой постепенно становились прочнее. Вечерами она не позволяла мне уходить от нее. С каждой ее улыбкой я готова была растаять, поддаться ей, все забыть, говорить как с родной сестрой и даже, если бы она захотела, просить у нее прощения. Но она требовала от меня только согласия с ее планами, хотела видеть во мне только свою союзницу.