Банк

Отец также был пенсионером, молодость и зрелость он посвятил государственной службе, что давало повод ему, во-первых, постоянно повторять, что жизнь свою он прожил честно — не в пример нынешним «ворюгам», во-вторых, открыто не принимать все то новое, что появилось в стране после так называемой перестройки. Влад всегда старался избегать полемики с ним, когда речь заходила о политике и о современной России, ибо переспорить Дмитрия Евгеньевича было невозможно, так как главным его аргументом было «раньше жилось лучше». Деньги у сына они наотрез не брали, говорили: «Ты еще молодой, тебе нужнее», а пенсии на все не хватало, потому, конечно, «раньше жилось лучше». Влад, впрочем, относил это к ностальгии по утраченной молодости. Дачу отец воспринимал как суровую необходимость, как способ не приобретать овощи и фрукты в магазине или на рынке, а выращивать самому, любимым же местом отдыха его была не веранда перед аккуратным домиком, как у Александры Степановны, а мягкий диван в квартире, лежа на котором он любил погружаться в чтение периодической печати — выписывал газет штук пять да три журнала, — когда же их прочитывал, брался за какую-либо книгу, чаще по новейшей истории, реже — по древней. Стариков своих Влад любил и при каждом посещении родного гнезда давал себе слово наведываться как можно чаще, но по возвращении в Петербург круговорот личных забот и тревог опять захватывал его, увлекал в пучину, и так до тех пор, пока в нем вновь не просыпалась совесть и не заставляла ехать в Колпино. «Раз в год» — тут Александра Степановна, склонная к преувеличению всего и вся, конечно, пошутила, но в чем-то она была, конечно, права — приезжать можно было и чаще.

Дмитрий Евгеньевич пил чай, шумно прихлебывая, Жанна отпивала маленькими глоточками — такими, что, казалось, ей и дня не хватит на то, чтобы выпить одну чашку. Влад же ложкой давил лимон, тот выскальзывал, не давался и всплывал наверх.

— Вы, Жанна, не беспокойтесь, — говорил отец, — сейчас Влад выйдет, а я вам про него та-акое расскажу…

— Ты бы, пап, лучше не пугал женщину, — обратился к нему сын, — а то еще она подумает, что ты собрался поведать о том, что когда-то уронил меня на пол и что я любил в детстве наряжаться девочкой и играть в куклы.

— Нет, — ответил Дмитрий Евгеньевич, опять шумно отпивая из чашки, — на пол я тебя не ронял, девочкой ты не наряжался, а занятного я много чего вспомнить могу — например, как зимой забрал тебя из детского садика, посадил на санки и повез домой. Перед подъездом глянь — а они пустые! Мать в ужасе, а этот непоседа по дороге выпал.

— Правда? — рассмеялась Жанна.

— Правда, — сказал Влад, — только это сейчас смешным кажется, а тогда я воткнулся головой в сугроб, слетев с санок, лежу себе в снегу и плачу: кажется мне, что все меня забыли и никому в мире я не нужен. Но тут — о счастье! — как в доброй сказке появляются испуганные родители, мама меня поднимает на руки и целует в красные от мороза и слез щечки. Потрясение, конечно, было сильное.

— Да, — кивнул отец, — а еще я помню, как ты убежал домой смотреть мультфильмы и весь садик тебя искал, и первую запись в дневнике, первый класс, первое сентября: «Поведение — два. Сидел на заборе, рвал яблоки, кидал их в прохожих», и как ты в футбол играл, а я с балкона за тебя болел, — все помню.

Он вдруг погрустнел, допил чай, поставил чашку на блюдце и сказал:

— А теперь ты уже давно не мальчик, через месяц женишься, и скоро у тебя самого будут дети. Сколько планируете, если не секрет?

— Да еще рано планировать… — хотел было объяснить Влад, но тут Жанна, улыбаясь, ответила сама:

— Мой отец сказал: двоих, не меньше.

— Хорошо. Замечательно. — Дмитрий Евгеньевич почесал подбородок. — Надо бы мне с ним познакомиться.

— На свадьбе и познакомитесь, — произнес Влад. — Он отставной генерал, такой же консерватор, как и ты, так что вы, думаю, быстро сойдетесь на почве критики Ельцина и нынешнего правительства.

— Да как же не критиковать… — начал хозяин, но, заметив, как сын предостерегающе поднял палец к губам, замолчал.

— Пойду чашки отнесу, — сказал Влад. Неизвестно, как Жанне удалось, но своими маленькими глоточками она выпила чай за то же время, что и он. — Ты тут, пап, будущую невестку слишком сильно не загружай и особенно — ни слова о политике, вообще в течение всего дня.

— Хорошо, не буду до третьих ста граммов, — ответил Дмитрий Евгеньевич, — потом не смогу, не сдержусь, — и засмеялся.

Улыбнулся и Влад. Собрав пустую посуду на поднос, подмигнул Жанне и отправился на кухню. Приготовление пищи там подходило к логическому завершению, так что мать у него спросила:

— Может, не будем до полудня дожидаться, сразу начнем? Ты не голоден?

— Ты знаешь, мам, — ответил он, — мы спешили, толком не завтракали, потому, наверное, можно сейчас и отобедать. Часом раньше, часом позже — какая разница?

— Тогда, пока я совсем закончу, бери тарелки, рюмки, приборы и сервируй стол. — И уже более тихим голосом: — Симпатичная у тебя невеста. Сколько ей лет?

— Догадайся.

— Двадцать пять? Нет, ты сказал, что у нее взрослый ребенок, — двадцать восемь?

— Мам, — с укоризной произнес Влад, — это же во сколько нужно рожать, чтобы к двадцати восьми годам взрослый ребенок был?

— Да откуда я знаю, — ответила Александра Степановна, — может, для тебя и в десять лет ребенок взрослый!

— Она моя ровесница, — сказал Влад. — Ей тоже тридцать три.

— Сколько?! Да где же ты такую старуху нашел? Ты глянь, и еще с ребенком! — всплеснула мать руками.

— Мам, — старался он сказать как можно мягче, несмотря на то что мгновенно закипел, — я думаю, что вы с отцом так долго ждали этого момента, что только радоваться должны, к тому же ее сыну почти шестнадцать, живет он с дедом, ничем нас обременить не может, парень хороший. Да и будь с годовалым ребенком, и с двухмесячным — если люблю, какая разница? И как ты себе представляешь рядом со мной девочку лет двадцати? О чем я с ней буду разговаривать, по-твоему? — Он уж еле сдерживался, мамино замечание слишком сильно его задело. — А если Жанна старуха, так и твой сын старик, а муж — тот и вовсе старец.

— Ну что ты сердишься, — махнула рукой Александра Степановна, — ты всегда делал по-своему, поступай и сейчас как хочешь…

— Ну а вы с отцом поженились, — продолжал Влад, — тоже ведь были ровесники?

— Так нам по двадцать три было, а не тридцать три, — пыталась было она возразить, но опять махнула рукой. — По мне-то, как ты знаешь, — лишь бы человек был хороший. Тем более, может, и к лучшему, что уже за тридцать — ветра в голове должно быть мало. И вообще, — тут она поцеловала сына в щеку, — закрываем тему, а то еще, не дай Бог, в такой день да поссоримся. Неси в комнату посуду.

Влад взял тарелки, приборы, рюмки, прошел через коридор, поставил их на стол. Жанна бросилась ему помогать все расставить, через минуту стол выглядел вполне прилично, после того же, как Александра Степановна чуть ли не половину его — а он был рассчитан на двенадцать человек — заставила всевозможными холодными закусками, а посередине поместила бутылку водки и бутылку шампанского, у него аж слюнки потекли. Мама быстро переоделась и вернулась. Привычными движениями Дмитрий Евгеньевич открыл шампанское, разлил дамам, открутил пробку у бутылки «Пятизвездной», налил Владу и себе.

— Ну, — поднялся с места отец, — я рад не только тому факту, что наш единственный любимый сын женится, но и тому, какая у него прекрасная, умная, замечательная невеста. Желаю счастья, здоровья вам и будущим детишкам — как же долго я жду внуков! — и… в общем, чтобы все у вас было хорошо.

— А я, — встала, держа бокал с вином в руке, мама, — присоединяясь к тому, что сказал Дмитрий Евгеньевич, от себя хотела бы добавить, чтоб дом у вас был полная чаша, чтобы поменьше появлялось тревог и забот, а если они случались, то были бы приятными, чтоб между вами царили любовь и согласие, чтоб родителей не забывали и быстрей подарили им внуков. За вас!