Банк

— Да, — покачала головой Жанна, — не жалуешь ты венец вселенной.

— Не жалую.

— Ну а ты сам — плох или хорош в таком случае?

— Плох настолько, насколько плох человек, что, однако, не наводит меня на мысль об искуплении с помощью ношения вериг, самоистязаний и исступленных молитв. Если допустить, что человек обладает свободой воли — в чем я сильно сомневаюсь, — то направить ее он может только на то, чтобы не стать еще хуже, — ибо исправиться ему уже не суждено.

— Ну а как же возможность искупления грехов путем праведной жизни? Покаяние? Страшный суд, наконец?

— Праведники — направо, грешники — налево? А много ли тебе известно праведников? А много ли людей ты встречала чистой, искренней веры? Каждый из нас — кто прямо, кто косвенно — участвует в том, что мир летит в тартарары, и если некто регулярно по воскресеньям ходит в церковь, читает молитвы на сон грядущий, соблюдает пост, исповедуется и причащается, не лежит ли и на нем вина в том, что происходит вокруг, пусть самым-самым краешком, самой малой частицей?

— Как-то все это эфемерно, обще, неконкретно — я не понимаю…

— Хочешь конкретности? Пожалуйста: вот, например, в Эфиопии в результате плохих природных условий, голода, войн и эпидемий ежегодно гибнет огромное количество детей. Однако, если ты — лично ты — продашь все свое имущество, добавишь кое-какие сбережения и передашь это все нескольким эфиопским семьям, ты спасешь их детей от голодной смерти. Согласна? Молчишь? Я знаю, что ты можешь ответить: на это есть их правительство, международное сообщество, независимые гуманитарные организации и прочие, у тебя же свой ребенок имеется, и ты сначала ему будущее должна обеспечить, а не думать об африканцах. Это только добрый доктор Айболит на их континент из Питера отправился, потому что у бегемотиков заболели животики. А так каждого свои проблемы беспокоят. А посему — не надо петь дифирамбы человеческому разуму. Искусство, культура — это все прекрасно, но в них гораздо больше от вдохновения, этого неуловимого эфира, духовного экстаза, шаманского камлания, чем от разума. Наверное, потому для меня гораздо важнее то, что я к человеку чувствую, а не думаю о нем, потому я предпочитаю в определении «симпатичен — не симпатичен» опираться на невидимые нити, связывающие нас, на исходящие от человека импульсы, а не пытаться втиснуть его в какие-то рамки и отбрасывать прочь, если у него оказалось на два сантиметра чего-то больше, чтобы пролезть в правый угол.

— Во всяком случае, в мои рамки ты себя втиснул. Однако тебе не кажется, что ты очень страшные вещи говоришь?

Тут подошел официант, принес горячее, два одинаковых блюда — Влад заказал себе карпа тоже, — подлил даме вина, поставил перед кавалером следующую стопку водки, тот поднял ее, повертел в руках, сказал:

— Ты извини, что я разошелся, — может, спиртного выпил, может, давно на эти темы не разговаривал. Но наша беседа гораздо менее страшна, чем наш свет. «Свет»! — с равным успехом можно было сказать и «тьма»! Мы себе создали отдельный мирок, пытаемся как можно уютней его обустроить и боимся высунуться наружу. И не надо! Я как раз за это — за жизнь для себя, своих любимых, близких, — раз уж мир так устроен, что о тебе в тяжелую минуту никто не позаботится, то незачем и жертвовать собой ради того, что тебя не касается непосредственно и не может оказать влияние на ход твоей жизни, — эфиопов, доктора Хайдера или испытаний ядерного оружия на атолле Мороруа.

— Нормальные герои всегда идут в обход? — усмехнулась Жанна.

— Да, совершенно верно. Ты же отказалась распродать свое имущество ради эфиопских детей?

— Но это ведь уже чересчур…

— Правильно, чересчур, хотя святой Франциск раздал все, что у него было, бедным, — правда, он преследовал несколько иные цели, чем просто спасение от голодной смерти пары нищих. Вот если вдруг устроят какую-нибудь кампанию по сбору средств в помощь эфиопам — сродни той, что была лет десять назад, когда в восточном полушарии Боб Гелдоф собрал кучу музыкантов на «Уэмбли», а в западном Джексон с друзьями спел «We are the world, we are the children», и даже наши отметились — послали самолет с медикаментами, впрочем, через два года сами уже принимали одноразовые шприцы и сухие галеты в качестве гуманитарной помощи, — то ты честно отнесешь туда десять тысяч рублей, а может и все пятьдесят, и этим свою совесть успокоишь. То есть реально ты никому не поможешь, твои деньги по дороге разворуют сначала наши чиновники, потом чиновники какого-нибудь фонда, в который они стекаются, потом местные африканские распределители помощи — зато себя ты успокоишь. Так чем успокаивать, лучше и не расстраиваться, заботясь о судьбах мира, а беспокоиться о своей.

— Но почему же мои деньги не помогут? Десять тысяч я, десять — еще кто-то, и так — миллиарды! Та же акция, о которой ты говорил, с концертами рок-звезд, принесла же денег, оказала помощь?

— Оказала. По одним данным, было собрано пятьдесят миллионов, по другим — около двухсот. По два или по восемь долларов на каждого эфиопа. Крутая помощь, а? Съезди туда сейчас, посмотри на их жизнь — все то же самое: с миру по нитке собирая, всем бедным рубашки не сошьешь. Если задаваться целью реально помочь, то надо вливать денег гораздо больше, надо прекращать межплеменные войны, основывать развитую инфраструктуру, вводить новую систему образования, строить жилье, создавать рабочие места, — кому это надо? Никому — ни тебе, ни немецкому бюргеру, ни представителю американского среднего, а тем более высшего или низшего класса, — пусть третий мир выживает как хочет. Организаторы гигантских концертов десять лет назад больше создали себе рекламы, чем оказали реальной помощи. Вот если ты все свои деньги разделишь на три части и раздашь трем семьям, они смогут ими правильно распорядиться. А собирать по десятке — рублей, марок, долларов — без толку.

— Это чистейшей воды эгоизм, — утвердительно произнесла Жанна.

— Эгоизм — когда ты вокруг не видишь никого, кроме себя. Гордость, бахвальство, скупость и самовлюбленность. Я же просто соглашаюсь с поговоркой «своя рубашка ближе к телу» — у тебя есть родные, близкие, друзья — помогай им, делись с ними, не думай о братстве и единстве всех людей — этого никогда не будет. Действительные герои и вправду идут в обход. Да, героизм — закрыть своим телом амбразуру дзота. Но для меня более приемлемо просто метко бросить гранату — это тоже героизм, и телом закрывать ничего не надо. Так что я вполне нормальный герой, рассудительный, — идти в обход лучше, чем переть напролом. Если бы я был военным и меня послали бы ликвидировать последствия чернобыльской катастрофы, я бы не отлынивал и подчинился приказу, но я никогда бы не вызвался туда добровольцем. Если бы я шел по берегу реки и заметил тонущего в ней ребенка, я бы бросился его спасать, потому что отлично плаваю, и не боялся бы и сам утонуть, и ребенка утопить, но я бы никогда не стал бы разнимать пьяную драку — пусть лупят друг друга себе в удовольствие!

— А если бы ты видел тонущего ребенка, но сам не умел плавать?

— Тогда б я побежал звать на помощь, а пока она прибывала, пытался бы найти веревку или длинную палку.

— А если пьяная толпа забивает человека до смерти?

— Когда я вмешаюсь, толпа вместо одного забьет двоих. Юношеский альтруизм я оставил в юношеском же возрасте. Из примеров, которые помню, могу привести такой: как-то я, идя покупать цветы девушке на Восьмое марта, увидел лежащего в снегу мертвецки пьяного мужика, для которого праздник давно начался. Мне его стало жалко, я его поднял, привел в чувство, выяснил, где он живет, взвалил на себя и потащил по указанному адресу. По дороге нас чуть не забрали в милицию, а своего спасителя благодарный страдалец, могший к следующему утру оказаться замерзшим трупом, покрывал по дороге таким изощренным матом, о коем филологическая наука еще и не ведает. К девушке я пришел все-таки с цветами, но опоздав на час и мокрый до нитки. А мы ведь собирались на вечеринку, девушка была принаряжена и настроена на праздник, но ввиду того, что мы заехали ко мне — надо было переодеться, — пришли мы туда, когда уже веселье пошло на убыль, все было съедено и выпито, в общем, вечер не удался.