Страница 74 из 76
Гостей заметили, и музыка захлебнулась.
— Здрасьте… — сказал Данька обморочным голосом и оглянулся на Саида.
Ромка стоял бледен. Муртазин тоже почувствовал, что им не очень-то и рады.
Толпу парней растолкала всполошенная, перемазанная чем-то техническим…
— Лаша, здравствуй! — поздоровалась Женька.
Лаша смотрела испуганно и виновато.
— Здравствуйте, — сказала очень тихо, и если бы не акустика высоких сводов, ее бы не услышали. — Мы только попробовать…
Витьку заклинило, и его друзей тоже.
Лаша не поняла их молчания и расстроилась. Но за испугом — Муртазин все же изучил ее, наивную, за два с лишним года — Витька разглядел вызов.
Лаша заговорила, и с каждым ее словом истончался страх и укреплялся вызов.
— Мы хотели попробовать, — сказала девушка, глядя исподлобья. — Сами. Великий раджа нам позволил. Мы взяли кое-что из ваших материалов… двигатель, блок управления. Книги. Неужели нам нельзя?!
— Да мы только… — растерялся Данька и умолк, потому что бледный лицом Саид основательно придавил ему ногу.
Лаша смотрела в глаза, а Витька молчал. Не мог слова выдавить, в груди застряла не то стенокардия, не то…
«Старый ты дурак, Муртазин!» — Витька сглотнул. — «И правда думал, что никому, что склеп…»
— Можно! — пришла на помощь Женька, милая, умная, все понимающая Женька. — Конечно, можно! Это будет ваша Ракета, девочка.
Губы Лаши дрогнули, расслабились парни за ее плечами.
В красном углу, на троне, спал и ласково улыбался в бороду раджа, мудрый и великий как свет далеких звезд.
Сергей Токарев
Большая Мольберта
Когда ударная волна разворотила блиндаж, красноармеец Семен Платонов сидел у входа. Потому и выжил. Выжил, выполз, выплюнул песок и выхаркал красным на дымящуюся почву. Из кучи песка рядом торчали новенькие хромовые сапоги политрука товарища Седых.
— Извини, товарищ Седых, — сказал Платонов, обхватывая первый сапог. — Тебе уже без надобности, а мне еще Дрезденскую галерею брать.
Второй сапог дернулся и ударил его в подбородок. Семен опрокинулся на спину и увидел небо. По ляписной лазури ползли кляксами облачные белила. Где-то в вышине выл заблудившийся истребитель, как испорченный репродуктор.
Куча песка зашевелилась, обнажив почерневшее лицо политрука с безумными глазами.
— Суки! — сказал товарищ Седых, выдавливая себя на свободу. — Опять тяжелым калибром фигачат.
— Что это было, товарищ политрук? — спросил красноармеец Платонов.
— Неконвенционное оружие. Большая Мольберта.
Политрук протянул измазанную кровью руку.
— Пойдем, товарищ! Нам надо найти профессора Швыдке. Он найдет способ, как остановить фашистов.
Профессор Швыдке сидел у перевернутой полевой кухни и набивал перловой кашей пустые гильзы из-под снарядов для салютной пушки.
— Столько мы не употребим, — сказал он. — Но солдатская каша может храниться практически вечно. Мы могли бы оставить капсулу времени для наших потомков, чтобы они отведали нашей пищи и узнали её сладость.
Красноармеец Платонов запустил палец в одну из гильз, облизал его и почмокал.
— Пригорела! — сказал он. — Жаль, что повара уже нельзя расстрелять.
— Не время, товарищ, рассуждать о кулинарии, — сказал политрук. — Нам надо найти и уничтожить Большую Мольберту, пока она не прервала линию нашей жизни. Профессор, как это можно сделать?
Профессор Швыдке уронил почти полную гильзу в озеро каши. Всплеснув руками, он погрозил кулаком в сторону запада.
— Бесполезно! — воскликнул он. — Против нас — французские импрессионисты и немецкие модернисты! Против нас — беспощадный итальянский футуризм и жестокий испанский кубизм! Против нас — вся мощь европейской культуры!
Политрук выдернул именной горн из кобуры.
— Паникёрство! — процедил он, нацеливая оружие на профессора. — Я так и знал.
Красноармеец Платонов прыгнул в сторону и упал, утюжа брюхом глину. Он зажал уши со всей силы, но мелодия боевого горна просочилась сквозь ладони, как сквозь рваную штанину. Семен скрипнул зубами, дернулся несколько раз и вытянулся.
— Вставай, товарищ! — сказал политрук. — Музыкальная минутка окончена.
— Ладно, товарищ Седых, ваша взяла, — вздохнул Семен. — Пойдем, убьем Большую Мольберту.
— Убьем! Убьем!! Убьем!!! — взвизгнул профессор Швыдке. Очки на нем повисли наискось, словно сорванная взрывом фрамуга. Политрук поморщился.
— Давайте без эксцессов, — сказал он. — Оставьте истерику гражданской интеллигенции.
— Есть отставить! — выкрикнул профессор Швыдке и щелкнул каблуками.
Семен уважительно посмотрел на товарища Седых.
— Как только вас самих эта музыка не забирает? — пробормотал он. — Небось, на спецкурсах этому учат.
— Тому есть две причины, — ответил политрук. — И первая состоит в том, что эффект любого воздействия на мозг со временем слабеет. Вспомни, как ты бежал покупать облигации первого займа. И вспомни, как второго. А третьего?
— Верно, товарищ политрук! Эх, мне бы вашу голову! — восхищенно воскликнул Семен. — А что вторая причина?
— Она заключается в том, что в детстве моем, которое прошло в одном из самых глухих уголков Сибири, мне наступил на ухо оголодавший медведь-шатун…
Товарищ Седых не успел закончить. Небо потемнело, с холмов рвануло горячим ветром. Пылающая листва полетела в небо, как октябрьский салют. Никто из троих не устоял на ногах — все полегли мордой в землю.
— Вот суки! — рявкнул Семён: — Решили нас к чертям собачьим заштриховать! Мол, была Расея-матушка красным пятном, а станет белым!
— Не боись, прорвемся! — сказал политрук. И, повернувшись к профессору, добавил: — Эй, человек, видевший Менделеева и Римского-Корсакова! Расскажи, как нам порвать эту Большую Мольберту!
— Хоть я и чувствую готовность в сердце идти до конца, разум мой шепчет, что дело это безнадежное, — ответил профессор, протирая очки.
— Вот как?
— Да. Культура — это удел богатых. У них там, на Западе, любой нищий себе клизму из акриловых красок поставит и бац! Готов смертоносный концепт! Дюжины три как минимум ударной волной снесет, остальные сойдут с ума от ментальной радиации и заражения в течение года. Что мы можем им протипоставить, кроме горна-трехлинейки, да боевых барабанов? Ничего!
— Но-но!..
— А ты не нокай! — закричал профессор. — Куда ты нас погонишь?! С шашкой на танк, с жестяным горном на симфонический оркестр, с барабаном на дискотеку?! А с мелками известковыми — на Большую Мольберту?! Русский — значит бедный! Значит, убогий! А культура — вещь вещественная, деньгами питающаяся, золотое вымя сосущая!
Политрук размахнулся и произвел удар боевым горном в грудь профессора. Швыдке поперхнулся, замолк и завалился на бок.
— Пойдем, — сказал товарищ Седых красноармейцу Семену. — Он нам больше не товарищ. Большая Мольберта уничтожила его мозг.
Кряхтя и матерясь, Семен выполз из окопчика, потирая поясницу и посмотрел окрест. Дымились руины, на сгоревшем дереве ветер трепыхал обрывки полкового знамени. Культурный слой третьего краснознаменного полка превратился в пыль и пепел.
— Пойдем, — повторил политрук. — Хоть надежды нет, но надо попытаться. Там, за холмами, сочится маслом Большая Мольберта. Блестят на ней мазки, каждый размером с воронку. И стоят под ней пьяные от вдохновения вражеские импрессионисты. Белая кость, тонкая рубашка, кружевные воротники. Одно слово — культура. Пойдем, товарищ, в штыковую с примкнутыми горнами. Пойдем, пока они не накатили третий этюд. Хоть умрем, да со своими песнями!
— Русский, значит, бедный… — прошептал Семен. — Значит, нищий…
Политрук нахмурился.
— Нет, нет, товарищ Седых! — воскликнул красноармеец. — Просто… Я хотел лишь сказать… Эх, я даже спецкурсов не кончал, чтобы грамотно все обсказать.