Стихотворения

VIII Вот в долине, за кустарником. Труп лежит в траве густой. Точно дерево, разбитое Беспощадною грозой. В беспорядке кудри черные Опустились над челом, Истекает кровью алою Грудь, пробитая копьем. Изменила смерть холодная Красоту его лица. И раскинуты бессильные Руки мощного бойца. И, спрыгнув с коня ретивого. Точно первый снег бела, Без рыданий, к мужу мертвому Василиса подошла. И, упав на грудь Данилову, Горемычная вдова, Громко вскрикнула: «Злодеями Ты убит, а я жива! Для чего ж мне жизнь оставлена, Если нет тебя со мной? Не грешно ли мне, не стыдно ли Быть Владимира женой! И не лучше ль злому половцу Мне отдать и жизнь и честь, Чем с убийцей мужа милого, Целый век в слезах провесть? Нет, не лечь на ложе брачное Опозоренной вдове И не быть с дружиной княжеской И с Добрынею в родстве; Не носить уборы ценные, Жемчуги и янтари… Подойдите и послушайте Вы меня, богатыри! Вы скажите князю стольному, Чтоб валяться не дал нам В поле он без погребения, На съедение зверям. Прикажите, други, плотникам Сколотить нам гроб большой, Чтоб не тесно было милому Спать со мной в земле сырой». Так сказала им Микулишна — И пробила грудь ножом; Из глубокой раны хлынула Кровь горячая ручьем. На груди супруга милого Умерла его жена. Жизнь без слез она оставила, До конца ему верна. IX Грозен князь Владимир киевский Возвратился в город свой Не с красавицей княгинею, А с глубокою тоской. Не с весельем князя встретили Горожане у ворот,— Пусты улицы широкие. Точно вымер весь народ. Над богатым, славным Киевом Тишь могильная стоит; Лишь по улицам в безмолвии Раздается стук копыт. Грозен князь вошел в хоромины. Молча слуги вслед идут.  И велел им князь Путятича Привести к себе на суд. И, дрожа от страха смертного, Стал Путятич у дверей… Не для пира-столования Князь созвал богатырей. Знать, прошла пора веселая Шумных княжеских потех,— Смотрят сумрачно дружинники. Стольный князь суровей всех. С гневом молвил он Путятичу: «Как нам быть с тобою, сват? Ездил в даль я за невестою. А вернулся не женат. Ты затеял дело хитрое. Да пропал задаром труд: Идут слуги в Киев с ношею. Двух покойников несут. Погубил слугу я верного — И остался холостой. Видно, князю не приходится Володать чужой женой. И не должно князю слушаться Злых советников своих: Злой слуга змеи опаснее. На худое дело лих. Мне же речь твоя понравилась: Эта речь была грешна — И не смыть теперь мне с совести Вековечного пятна. Князь Владимир стольнокиевский Щедрым слыл до этих пор… Чем же мне тебя пожаловать. Наградить за мой позор? Все дела твои лукавые И советы были злы,— И за то, Мишата, жалую Я тебя котлом смолы». ВасилькоI Василько видел страшный сон. Остановившись на ночлеге, Ему приснилось, будто он В глухом лесу, в худой телеге, Лежит закован, недвижим, И ворон каркает над ним, И слышен стук мечей о брони, И ржут испуганные кони. Василька ищет Володарь И громко кличет: «Брат, за нами!» И хочет князь, как было встарь, Тряхнуть могучими руками — Но крепко скованы оне: И хочет крикнуть он во сне, Но вместо крика стон раздался: Язык ему не покорялся. Не мог он стоном заглушить Шум боя, крик зловещей птицы… Глаза он силился открыть — Не поднимаются ресницы… В немом отчаянье, дрожа, Он слышит — лезвием ножа К нему вдруг кто-то прикоснулся. И князь испуганный проснулся. Прохлада ясного утра Василька скоро освежила. Уж рассвело. Кругом шатра Бродили слуги. Слышно было, Как отрок борзого коня Седлал для князя: у огня Проворный повар суетился; Шум, говор в стане разносился. Князь поднял край шатра. Пред ним Открылся Днепр, залитый блеском, И нежил слух его своим Невозмутимо ровным плеском. Василько влево бросил взгляд — Там возвышался Киев-град,— И сна дурное впечатленье Рассеялось в одно мгновенье. Верхушки киевских церквей На солнце ярко золотились, И от посада в глубь полей Далеко нивы расходились; Вдали степей синела ширь, И Федосьев монастырь, Высоким тыном обнесенный. Венчал собою холм зеленый. Отрадно стало и светло В душе Василька. Грудь дышала Спокойно. Утро принесло Ему с собою дум немало. Как львенок, вышедший впервой На лов, тряхнул он головой, Глаза его сверкали смело: Он замышлял большое дело. На съезде в Любече князья Решили: княженецкой власти Опоры нет: что воронья, Мы Русь родную рвем на части. Пусть каждый отчиной своей Владеет в мире с этих дней, И да не будет ссор меж нами… Мы братья, — нам ли быть врагами? Василько думает: «Пойду Теперь я смело к Теребовлю И хитрым ляхам на беду Зимой дружину приготовлю. Давно душа моя горит Взять землю ляшскую на щит И Руси недругов лукавых Похоронить в глухих дубравах. Потом за помощью приду Я к Святополку с Мономахом И половецкую орду В глухих степях развею прахом. Я дам родимой стороне Покой, хотя пришлось бы мне Лечь головой в борьбе кровавой…» Так думал правнук Ярослава. Так он задумывал одно. Но у Давыда с Святополком Другое было решено На их совете тихомолком. «Василько, — думал князь Давыд,— Мое добро себе рачит. Покуда род его не вымер, За мной не крепок Володимер». — Возьми его, он ворог злой. Не родич нам, — шептал он брату,— Ужели хочешь Киев свой Отдать ему, как супостату? В крови потопит и в слезах Он нашу землю, Мономах, Его пособник произволу. С ним заодно кует крамолу. Как звери лютые, придут Они с наемной силой вражьей, Владимир Галицкий возьмут, Отнимут стол великокняжий. Нет правды, верь мне, в их сердцах! И дикий половец и лях На Русь пойдут за ними следом. Иль замысл их тебе не ведом? О том, что мыслит князь-изгой. Мои дозналися бояре, Он запалит костер большой — И нам, брат, сгибнуть в том пожаре. Возьми ж его, пока он тут; Напрасен будет после труд: Мешать нам плохо волку в ловле, Когда он будет в Теребовле. Сам бог нам с властью дал устав — Блюсти от зла свою державу.— И внял великий князь, сказав: — Да будет так! Когда ж неправо Ты молвишь — бог тебе судья. Нам не простят того князья, Противу нас найдут улики, И будет то нам в стыд великий. И князь на Рудицы послал Василька звать на именины. Там недалеко от забрал И киевских бойниц, с дружиной Передвигаясь в город свой. Стал станом княжич удалой, Про то не ведая, что вскоре Его постигнет злое горе.