Страница 66 из 117
Тетрадь шестая ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ Рассвело. Мы сходим с дороги в пшеницу. Днем нельзя идти по орловскому полю. Машины немецкие тянутся вереницей. Мы считаем, стиснув зубы до боли. Солнце выкатывается, как обод из горна. Мы растираем в жестких ладонях колосья, в рот бросаем потемневшие зерна, руки раскинули, как косари на покосе. Земля, где твоих косарей задержало? Поле, где же твоя косовица? Плуг лежит, перевернутый, ржавый, землей пропахла неубранная пшеница. Волненье неясное сердце мне гложет. «Двадцать девятое октября? Что за дата? День рожденья мой! Понимаешь, Сережа?» — «Ну? — Он сел. — А молчал, голова ты!» — «Сам забыл… Интересно уж очень». — «Что ж сидим? В магазин нам давно бы!..» Мы хохочем до слез. Да, пожалуй, хохочем… «Тише! Идут!» — насторожились мы оба. Тихо сразу стало, и слышно — шагает размеренно человек по тропинке. Появился — в шапке барашковой пышной, одна нога в сапоге, а другая — в ботинке. «Вот закурим, — шепчет Сережа. — Товарищ!» Человек встрепенулся и присел от испуга. «Ну, чего ты? Свои же! Никак не узнаешь? Скоро ты забываешь старого друга!» — «Что-то я не припомню», — прохожий всё мнется. «Всё равно. Вот закурим — и будем знакомы. Так, давно бы присел. Самосадик найдется?» — «Вы куда же?» — «К Ельцу пробираемся, к дому!» — «На Елец! — удивляется парень.— Да что вы! Елец не взят еще…» — «Как! А нам говорили…» — Я задохнулся: всё рушится снова!.. «Так-то, — парень сказал, — там еще красные в силе». — «Кто? — поднялся Сергей. — Что-то путаешь, парень». Я толкнул его в бок: «Помолчи ты, садись ты!.. Вот спасибо, — говорю я в ударе, — мы бы влопались. Красные? Словом, там коммунисты?» — «Там полно их, орудий понавозили!» — «Да, орудий?» — я мигаю Сереже. «Там и танки». — «И танки?» — «С платформ разгрузили». — «Ну?» — «Вот крест! К наступленью, похоже…» — «А у тебя ведь махорка в газете?» — «Да, — говорит он, смеясь отчего-то, — старшина еще выдавал перед этим…» — «Перед чем?» — «Перед тем, как убежать мне из роты…» Парень бросил окурок дрожащей рукою. «Ну, пора». — «А куда ты?» — «Пойду до порога! Дом отцовский верну, кой-кого успокою, всё напомню!..» — «Посидел бы немного!» — «Нет, пойду. Вы бы сняли шинели и винтовки…» — «А что?» — «Немец может заметить». — «Ну и что?» — «По ошибке прицелит. Вот учи вас. Сами будто бы дети…» Я взглянул на Сергея. Он тоже на меня. И показал мне глазами. «Понимаю, — кивнул я, — понимаю, Сережа…» — «Ну, пойду». — «Посиди еще с нами! Посиди еще», — говорю я. И сразу бью его так, что шапка слетела. «Посиди!» Сергей подминает заразу, и мы валим его безвольное тело. «Что вы! Братцы! — хрипит.— Не решайте!» — и слезы бегут по его щекам ненавистным. «Мы не братья тебе!» — «Ты предатель! Предатель!» — «Братцы, жить!» — прошипел он со свистом. «Жить? — крикнул Сережа. — Это слово не трогай к жизни приходят не этой дорогой!» Пшеница, шумя, поднимается снова. «Значит, здесь, значит, вот они, наши! Ты слышишь, предатель?» Но предатель — ни слова.. Мир осенний закатом окрашен. Сумерки падают хлопьями на дорогу. Мы идем к тебе, родина, ждем великих велений, чтобы к жизни с тобою нам следовать в ногу. Дорога к жизни — лучшее из направлений. Тетрадь седьмая ВСТРЕЧА Мы проходим полем орловским. Ночью Орел обходили мы справа. Над неубранным полем рассвета полоски. Кружатся птицы чернокрылой оравой. Дороги, замешенные на черноземе! Еще дымится догорающий элеватор. Черный хлеб, дымный хлеб по дороге жуем мы, по своей земле проходя робковато. «Сегодня седьмое! Ноябрь. В это утро мы с тобой революцию славили в наших колоннах. И Ленин глядел спокойно и мудро на отчизну с наших знамен окрыленных. А помнишь, — говорю я, хмелея, — с тобой мы в колонне огромной шагали по Красной площади у Мавзолея и родине сердцем всем присягали. Народ на нас рассчитывал, может, а мы с тобой идем где-то сбоку». Голову ниже опускает Сережа: «Тяжело идти в направленье к востоку». Мы проходим полем орловским. Утро новое лужицами зазвенело, и ноги постукивают глухо, как доски, по дороге оледенелой. Ветер гонит бумагу, гремит, словно жестью. «Лови, на цигарки используем это…» — «Это что, интересно?» — «„Орловские вести“. На русском! За шестое! Газета!» — «Ну, что там? Что?» — задыхается сердце. И как молния, упавшая рядом, черным шрифтом, как порохом: «Немцы на Красной площади, седьмого, парадом…» Сережа навалился всей грудью. «Брешут!» — шепчет он потресканными губами. «Пойдем, Сережа». — «Подожди-ка, обсудим…» И мы садимся на заснеженный камень. Мы сидим и сидим — и ни слова. «Пойдем?! А куда?» — возникает упорно. Но мы ногами постукиваем снова, чтоб тишина застоявшаяся не хватала за горло. Ночь бесшумно захлопнула дверцы, звезда Полярная появляется сбоку. Она лишь подсказывает тревожному сердцу, — если спросишь: «Куда?» Отвечает: «К востоку». Девятое ноября нас в поле застало. Мы засели в суслоне. Рана сочится. Солнце осеннее согревает нас мало. Печально прелая пахнет пшеница. Горькая подкрадывается дремота. Хорошо бы сейчас пробираться лесами!.. Вьется, не прерываясь, над нами звонкий голос одинокого самолета. Иней исчезает заметно, мокрые травы поднимаются к солнцу узнать: может, снова возвращается лето? — и греются, всплескивая ладонца. «Если даже и так — будем двигаться вместе, — шепчет Сережа. — Мы пробьемся к оружию!» Он комкает «Орловские вести»… Самолет всё позванивает по окружью. И тут же застучала зенитка. «Что такое? Самолет средь разрывов». — «Наш! Это наш! Послушай, звенит как! Немцы бьют, хорошо бы накрыл их!» Мы снопы раздвигаем. «Дым пустил? Неужели…» — «Нет, летит, просто в тучи закутан. Уходит, уходит, видать еле-еле…» А туча стала раскачиваться парашютом. «Так он к немцам может спуститься!» Но парашют опять разрастается в тучу. Я вижу, как разлетаются птицы. «Это птицы, — говорю я. — Вот случай!..» В небе пусто стало. Вот жалость! Зенитки помалкивают. Ни звука, ни крика. А птицы раскачиваются над нами, снижаясь. «Стой, Сережа! Это листовки, смотри-ка! Падают. Погляди, вон упала!» Мы выпрыгиваем из копны — и к дороге. А сердце мое подпрыгивает как попало, я задыхаюсь от непонятной тревоги. Мы бежим за листами, крутящимися наклонно, я листовку ловлю, как белую птицу. И сразу в глаза мне — боевые колонны… «Наши?» — «Наши!» Мы садимся в пшеницу. Я медленно читаю, по слову, эту весть, которая жизни дороже. «Москва! Сталин на Мавзолее. Седьмого». — «Речь на параде», — повторяет Сережа. — «Товарищи красноармейцы…» — «Постой-ка. Родина к нам обращается!» — дрогнул голос Сережин. — «…Враг жестоко просчитался». — «Жестоко!..» — «…Мы можем и должны победить…» — «Слышишь, можем! Значит, Алеша, наша армия близко! Вставай, Алеша! Торопиться нам надо!» — «Это верно, — вот прочти, здесь приписка: „Елец. Издательство „Орловская правда““». «„Орловская правда“! Значит, правда, Серега!» — кричу я и рву «Орловские вести». Нас ждут! Прямее веди нас, дорога! Дорога к правде — лучшее из путешествий.