Страница 40 из 117
85. ДАВНЯЯ НОЧЬ
Вся загорелась и затрепетала, и сердце тихо охнуло в груди, когда ватага грянула и встала, оставив гармониста впереди. Волне девчат ни спрятаться, ни скрыться. Держась рукою левой за баса, не торопясь он вглядывался в лица. Мерцали в темноте его глаза. Он пыхал, распаляя самокрутку, в глазах девчонок плыли огоньки. «Наташка, отойди-ка на минутку…» — сказал, поймав дрожащие зрачки. Не помнит, как с собой не совладала и сразу отшатнулась от подруг, как от летящей стаи вдруг отпала и выпростала руки из-под рук. И по ночному гулкому бездонью шла как во сне, покорная огню. Он опоясал жесткою гармонью, прижал мехами к колкому плетню. От слабости, от сладости робела, глаза закрыла, бледная, без сил. Услышала: «Наташка, вот в чем дело, зачем вчера к вам тятька приходил? Не сватал?..» — «Сватал», — тихо отвечала. «А ты?..» Глотнула горькую струю. Недоброе предчувствие качало. «Смотри не соглашайся — враз убью!..» Хотела в ночь кромешную вглядеться. «Не доводи, Наташка, до греха». Батистовую кофточку у сердца окованные стиснули меха. И отошел. Ни слова, ни приметы. Опомнясь от нахлынувшей беды, услышала — окрикнул: «Катька, где ты?..» — и перебрал послушные лады. Вернули. Подвели. И обручили. В любви прошли их давние года. А мне для жизни только и вручили смятение той ночи навсегда. 196086. В ПОЛЕТЕ
Лечу, шепчу свое законно, мотив старинный напевая. Как сохранить оседлость тона? — ответь, дорога кочевая. Летишь на винтовом, бывало, воздушными охвачен ямами, проваливало, и взмывало, и не давало бредить ямбами. А тут — не чаял и не верил, прислушиваюсь к песне дивной, звенит в классической манере Ту-104 реактивный… Луконин, мы с тобой стареем: то пишем ямбом, то хореем… Смеюсь себе, а всё же боязно: вот, скажут, к нам теперь приколот, выискивал, пока был молод. Все к одному придут из поиска! Нет, надо, чтоб свободно пелось, не для манеры или моды. Свободный стих имеет смелость не быть рабом своей свободы. Условности нас заковали, хоть у Луны у самой побыли. Так долго мы не рисковали, и не пытались, и не пробовали. Поэзия, удвой усилия, сама себя скорее вычисти от робости и от бескрылия, а то наступит культ приличности. Кто говорит, что ямбы выбыли? Кто говорит, что ямб полезнее? Свободный стих свободен в выборе, когда стучится жизнь-поэзия. 196087. ХЛЕБ
Хоть и жив человек не единым и до звезд достигает рука, остается он непобедимым, из веков переходит в века. Это наше знамение силы, это то, что, как колос в гербе, он всегда на столе у России и всегда у народа в судьбе. Без него ни стиха, ни плаката, без него и мартен не зажечь. Он и плавится в тонны проката, и куется и в молот и в меч. Вот так Волга! Опять зашумела. Ты своих сыновей огляди: нет такого великого дела, чтоб не слышалась ты впереди. Вижу вас — загорелых и сильных, по плечу вам такая борьба, солнце сушит рубахи на спинах, капли пота стирает со лба. Горы хлеба, хлебные горы — волгоградская наша гряда. Но еще не сошли комбайнеры и еще не остыла страда. Степь раскинулась тихо и томно, ветер ходит над волжской водой. Может, даже не хватит Эльтона посолить этот хлеб молодой. 196288. НА ЭТОМ ПОЛЕ
Вот здесь, на этом поле под Москвой, в цветной красе, застенчивой и строгой, у рощицы березовой сквозной, под старою смоленскою дорогой, на этом русском поле, в поле ржи, завязанной в снопы, в покосных травах твои сыны воздвигли рубежи насупротив твоих врагов кровавых. Европы сгоночь видела с холма, как ноздри императора раздуты, и лезла на железные грома, на огненные флеши и редуты. На этом рубеже родной земли сыны отчизну плотно обступили и, умирая, тесно облегли. Как любим мы, так и они любили. На этом поле у Бородина, в слиянье речек Колочи и Войны, здесь слава поколений рождена. Мы здесь стоим. Мы славы той достойны. Торжественно знамена склонены, сердца потомков славой овевая. Молчат в земле великие сыны. Молчит над ними молодость живая. 1960