Страница 7 из 20
«Корабли уплывают в чужие края…»
Елене Ивановне Меленевской
Корабли уплывают в чужие края. Тарахтят поезда. Разлетаются птицы. Возвращается ветер на круги своя, Выставляется весь реквизит репетиций. Вынимается всякий заржавленный хлам, Всё, что, тлея, лежит в театральном утиле. Разрывается с треском душа пополам, Соблюдая проформы канонов и стилей. И опять при двойном повышении цен Я порою всё тот же — не хуже Хмелева, И в классическом пафосе набранных сцен Повторяется всё до последнего слова. Повторяется музыка старых стихов. Повторяется книга и слезы над нею. В загорелых руках молодых пастухов, Повторяясь, кричит от любви Дульцинея. Повторяется скука законченных фраз. Повторяется мука троянского плена. И, забыв Илиаду, в стотысячный раз Под гитару поет и смеется Елена… Это было уже до тебя, до меня — И ненужная нежность моя, и… Короче, Мне не страшен ни холод бесцельного дня, Ни большие бессонные белые ночи. Я допью эту горечь глотками до дна И забуду улыбку твою, дорогая… Но когда ты останешься в мире одна — Это будет как только ты станешь другая, — Ты поймешь, ты увидишь, ты вскрикнешь тогда. Ты оплачешь наивную грубость разлуки. Через годы, пространства и города Ты невольно протянешь покорные руки. Повторяется всё, даже прелесть твоя, Повторяется всё без изъятья на свете. Возвращается ветер на круги своя… Я — не ветер! 1-5 июня 1946, п. РудныйЖЕМЧУЖИНА
Охрипший Гамлет стонет на подмостках. Слезами Федра размывает грим. Мы мучаемся громко и громоздко, О страсти и о смерти говорим. Мы надеваем тоги и котурны, Мы трагедийный меряем парик. Но прерывает слог литературный Бессмысленный и безнадежный крик. Весь мир кричит. Мычат быки на бойне И отпевают счастье соловьи. И всё пронзительней и беспокойней Кричат глаза глубокие твои. Весь мир кричит. Орет матрос со шхуны. Как барабан, гремит прибой в гранит. Но устрица на тихом дне лагуны Дремучее молчание хранит. Она не стонет, не ломает руки; В соленом синем сумраке внизу Она свои кристаллизует муки В овальную жемчужную слезу. И я лежу, как устрица, на самом Холодном, темном и пустынном дне. Большая жизнь полощет парусами И плавно проплывает в вышине. Большая жизнь уходит без возврата… Спокойствие. Не думай. Не дыши. И плотно створки раковины сжаты Над плоским телом дремлющей души. Но ты вошла, ничтожная песчинка, Вонзилась в летаргический покой, Как шпага в грудь во время поединка, Направленная опытной рукой. Подобной жгучей и колючей болью Терзает рак больничную кровать… Какой дурак посмеет мне любовью Вот эту вивисекцию назвать!.. Кромешной ночью и прозрачным утром Среди подводной допотопной мглы Я розовым и нежным перламутром Твои смягчаю острые углы. Я не жалею блеска золотого, Почти иконописного труда… И вот уже жемчужина готова, Как круглая и яркая звезда. Сияешь ты невыразимым светом И в Млечный Путь уходишь. Уходи. На все слова я налагаю вето, На все слова, что у меня в груди. В таких словах и львиный голос Лира — И тот сорвется, запищит, как чиж… Ты в волосатых пальцах ювелира, Ты в чьем-то галстуке уже торчишь. Я, думаешь, ревную? Что ты, что ты, Ни капельки, совсем наоборот: Пускай юнец пустой и желторотый Целует жадно твой карминный рот. Пускай ломает ласковые пальцы. Ты погибаешь по своей вине, Ведь жемчуг — это углекислый кальций, Он тает в кислом молодом вине. Так растворяйся до конца, исчезни Без вздохов, декламации и драм. От экзотической моей болезни Остался только незаживший шрам. Он заживет. И всё на свете минет. Порвутся струны и заглохнет медь. Но в пыльной раковине на камине Я буду глухо о тебе шуметь. Воркута. Июль 1946 г.«Было всё. На всяческие вкусы…»
Было всё. На всяческие вкусы И под всякий аккомпанемент. Рассыпались шпильки или бусы В самый патетический момент. Было всё. Испытанные трюки, Необыкновенные слова. Крыльями раскидывались руки, Запрокидывалась голова. Было всяко. Было и до хруста Всех костей, и вздохи на луну. Было по Шекспиру и по Прусту, Было даже по Карамзину. Были соловьи и кастаньеты, Постоянный пафос перемен, Губы Джиоконды, плащ Джульетты, Ноги загорелые Кармен… Воркута, ок. 1946 г.