Страница 3 из 20
«В тот страшный год протяжно выли волки…»
В тот страшный год протяжно выли волки По всей глухой встревоженной стране. Он шел вперед в походной треуголке, Верхом на сером в яблоках коне. И по кривым ухабистым дорогам, В сырой прохладе парков и лесов, Бил барабан нерусскую тревогу И гул стоял колес и голосов. И пели небу трубы золотые, Что Император скоро победит, Что над полями сумрачной России Уже восходит солнце пирамид. И о короне северной мечтали Романтики, но было суждено, Что твердый блеск трехгранной русской стали Покажет им село Бородино. Клубился дым московского пожара, Когда, обняв накрашенных актрис, Звенели в вальсе шпорами гусары, Его величества блюдя каприз. Мороз ударил. Кресла и картины Горят в кострах, и, вздеты на штыки, Кипят котлы с похлебкой из конины… А в селах точат вилы мужики! Простуженный, закутанный в шинели, Он поскакал обратно — ждать весны. И жалобно в пути стонали ели, И грозно лед трещал Березины… Порой от деда к внуку переходит По деревням полуистлевший пыж С эпическим преданьем о походе, О том, как русские вошли в Париж. Ах, всё стирает мокрой губкой время! Пришла иная, страшная пора, Но не поставить быстро ногу в стремя, Не закричать до хрипоты «ура». Глаза потупив, по тропе изгнанья Бредем мы нищими. Тоскуем и молчим. И лишь в торжественных воспоминаньях Вдыхаем прошлого душистый дым. Но никогда не откажусь от права Возобновлять в ушах победы звон И воскрешать падение и славу В великом имени: Наполеон. «Воля России». 1927. № 5-6БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ
Закат осенний тает. Порывисто в небе пустом Бумажный змей летает, Виляя тяжелым хвостом. Внизу дома, и храмы, И улиц густеющий мрак, — Там нитку сжал упрямо Мальчишеский грязный кулак. А в небе ветра трубы, А в небе высокая цель… Но тянет нитка грубо, И падает змей на панель. В мучительном усильи, Срываясь со всех якорей, Ломая в тучах крылья, Душа отлетает горе. И падает, как камень. Считай же мгновенья, пока: Закат взмахнет руками, В глазах поплывут облака. Заплачет ветер жидко, По ржавым бульварам шурша, Легко порвется нитка — И ты улетишь, душа! 1927. «Воля России». 1928. № 1КОННИЦА
Толпа подавит вздох глубокий, И оборвется женский плач, Когда, надув свирепо щеки, Поход сыграет штаб-трубач. Легко вонзятся в небо пики, Чуть заскрежещут стремена. И кто-то двинет жестом диким Твои, Россия, племена. И воздух станет пьян и болен, Глотая жадно шум знамен, И гром московских колоколен, И храп коней, и сабель звон. И день весенний будет страшен, И больно будет пыль вдыхать… И долго вслед с кремлевских башен Им будут шапками махать. И вот — леса, поля и села, Довольный рев мужицких толп. Свистя, сверкнул палаш тяжелый, И рухнул пограничный столб. Земля дрожит. Клубятся тучи. Поет сигнал. Плывут полки. И польский ветер треплет круче Малиновые башлыки. А из России самолеты Орлиный клекот завели. Как птицы, щурятся пилоты, Впиваясь пальцами в рули. Надменный лях коня седлает, Спешит навстречу гордый лях. Но поздно. Лишь собаки лают В сожженных мертвых деревнях. Греми, суворовская слава! Глухая жалость, замолчи… Несет привычная Варшава На черном бархате ключи. И ночь пришла в огне и плаче. Ожесточенные бойцы, Смеясь, насилуют полячек, Громят костелы и дворцы. А бледным утром — в стремя снова. Уж конь напоен, сыт и чист. И снова нежно и сурово Зовет в далекий путь горнист. И долго будет Польша в страхе, И долго будет петь труба, — Но вот уже в крови и прахе Лежат немецкие хлеба. Не в первый раз пылают храмы Угрюмой, сумрачной земли, Не в первый раз Берлин упрямый Чеканит русские рубли. На пустырях растет крапива Из человеческих костей. И варвары баварским пивом Усталых поят лошадей. И пусть покой солдатам снится — Рожок звенит: на бой, на бой!.. И на французские границы Полки уводит за собой. Опять, опять взлетают шашки, Труба рокочет по рядам, И скачут красные фуражки По разоренным городам. Вольнолюбивые крестьяне Еще стреляли в спину с крыш, Когда в предутреннем тумане Перед разъездом встал Париж. Когда ж туман поднялся выше, Сквозь шорох шин и вой гудков Париж встревоженно услышал Однообразный цок подков. Ревут моторы в небе ярком. В пустых кварталах стынет суп. И вот под Триумфальной аркой Раздался медный грохот труб. С балконов жадно дети смотрят. В церквах трещат пуды свечей. Всё громче марш. И справа по три Прошла команда трубачей. И крик взорвал толпу густую, И покачнулся старый мир, — Проехал, шашкой салютуя, Седой и грозный командир. Плывут багровые знамена. Грохочут бубны. Кони ржут. Летят цветы. И эскадроны За эскадронами идут. Они и в зной, и в непогоду, Телами засыпая рвы, Несли железную свободу Из белокаменной Москвы. Проходят серые колонны, Алеют звезды шишаков. И вьются желтые драконы Манджурских бешеных полков. И в искушенных парижанках Кровь закипает, как вино, От пулеметов на тачанках, От глаз кудлатого Махно. И пыль, и ветер поднимая, Прошли задорные полки. Дрожат дома. Торцы ломая, Хрипя, ползут броневики. Пал синий вечер на бульвары. Еще звучат команд слова. Уж поскакали кашевары В Булонский лес рубить дрова. А в упоительном Версале Журчанье шпор, чужой язык. В камине на бараньем сале Чадит на шомполах шашлык. На площадях костры бушуют. С веселым гиком казаки По тротуарам джигитуют, Стреляют на скаку в платки. А в ресторанах гам и лужи. И девушки сквозь винный пар О смерти молят в неуклюжих Руках киргизов и татар. Гудят высокие соборы, В них кони фыркают во тьму. Черкесы вспоминают горы, Грустят по дому своему. Стучит обозная повозка. В прозрачном Лувре свет и крик. Перед Венерою Милосской Застыл загадочный калмык… Очнись, блаженная Европа, Стряхни покой с красивых век, — Страшнее труса и потопа Далекой Азии набег. Ее поднимет страсть и воля, Зарей простуженный горнист, Дымок костра в росистом поле И занесенной сабли свист. Не забывай о том походе. Пускай минуло много лет — Еще в каком-нибудь комоде Хранишь ты русский эполет… Но ты не веришь. Ты спокойно Струишь пустой и легкий век. Услышишь скоро гул нестройный И скрип немазаных телег. Молитесь, толстые прелаты, Мадонне розовой своей. Молитесь! — Русские солдаты Уже седлают лошадей. Прага, 1928. «Воля России». 1928. № 5