Страница 14 из 20
Ложится снег…»
крикнул он дрогнувшим голосом, догоняя вагон.
Высунувшись из окна, я смотрел на его уплывавшее лицо с растрепанными редкими волосами. Поезд взял быстрее, встряхивая вагоны на стыках, и, скрипя, стал поворачивать.
Вокзал исчез. Внизу загремело предместье, и, забирая ходу, поезд вышел в поле.
Темное снежное небо темнело, вздыхало, прощаясь со мною. Так же, как я, оно знало о грядущих бедах: о страшных войнах и пожарах революции, оно чувствовало горячие языки пламени, слышало дальний гром канонады, видело блеск сабель несущейся в атаку кавалерии.
А там, в городе, текла веселая, бездумная жизнь. Мы с грохотом проскочили мост. Мелькнули знакомые заборы, домик, в котором я жил, темное окно Александра Александровича. Сверкнула светящимися стеклами вилла с чугунной калиткой. Эльза, наверное, была дома. Темной лентой вилась река. Я, затаив дыхание, прощался взглядом со всеми этими милыми местами, со своей кончавшейся юностью»… Снег пошел сильнее.
С востока рванул бодрый русский ветер.
Я захлопнул окно. Прощай. Европа!
1929. «Воля России». 1929. № 5. Апрель. С. 3–27.
Критика
«Вячеслав Лебедев. Звездный крен. Стихи 1926–1928. Скит. Прага. 1929»
Тем, кому известно имя Вячеслава Лебедева, — а это имя следовало бы знать всем следящим за молодой русской литературой — предстоит удивиться. Удивиться потому, что уже казавшееся знакомым лицо поэта после выхода из печати его первой книги стихов как будто выступает из тумана и неожиданно являет новые прекрасные черты, поражает новым своим выражением.
Что больше всего пленяет в этой книге, это ее предельная цельность. От заглавия (на первый взгляд, чуть претенциозного), через «Вступление», заканчивающееся четверостишием:
А ночами, легкими как пена.
Оборвав земные якоря.
В лунные прохладные моря
Отплывал корабль со звездным креном –
и до конца — все четыре отдела, заключающие около тридцати стихотворений, кажутся какой-то сложной поэмой, звучат одной и той же нотой, одухотворены одним и тем же мироощущением, что указывает прежде всего на зрелость поэта, на законченность и завершенность его творчества.
Невозможно и бессмысленно пытаться целиком передать это мироощущение в прозаическом очерке, что так любят делать газетные рецензенты. Мир всякого поэта не столько поддается логическому осмысливанию, сколько непосредственному восприятию, почему обычные опыты в отношении первого есть не определение содержания чьего бы то ни было творчества, а лишь новое творчество но поводу его.
Глубоко лирическая стихия поэзии Лебедева характеризуется одной основной чертой — каким-то воздушным движением, вечным путешествием человека, его души, всего мира — «От пристани уходят корабли в оранжевые мерзлые закаты», «из тихих гаваней — который год и месяц соленым ветром крепнут паруса», «отъезжающие в море грустят о днях на берегу», «всестранником, куда глаза глядят», «рвался вверх от пристани ненужной земной корабль». «Летит мой мир сквозь золото ресниц по звонкой опрокинутой орбите», «вот дни плывут звеня»… Прочувствовав это движение, Лебедев берет его не в его смыслах и целях, но как вечную музыку Вселенной, как некоторый лирический факт. Это движение стирает грани между небом и землею. Корабли уходят не в отмеченные на листах географических атласов страны, а в «оранжевые мерзлые закаты»; плывущий «по маякам, по звездам, по чутью в ночных морях невероятных странствий» неизменно услышит «сигнал уже не здешних странствий, со всем земным торжественных разлук»; полет аэроплана через океан заставляет поэта увидеть, «как легла из-за плеча на тротуар сквозная, большая тень раскрытого крыла» его отлетающей души; он слышит все время двойное движение, понимает «медлительно и странно иную жизнь, плывущую вовне». И постепенно становится ясно, что мир един, что в нем нет и времени. Возвращающийся на родину к своей матери сын почувствует, как «ветром библии дохнет от раскрывающейся двери», — в «Стихах о современности» особенно подчеркнуто это единство времени.
Тоскуя, радуясь и любя, потеряв в непрестанном полете различие между землей и небом, телом и душою, задыхаясь, — рассказывает поэт об этом прекрасном мире со звездным креном…
Цельность книги исключает возможность упоминания о «лучших» стихах или о стихах «менее удачных». Большой мастер, хотя и не совсем свободный, но только во внешнем смысле, от чужих мотивов, — Вячеслав Лебедев подчиняет читателя законченностью и четкостью своих определений и образов. Но самое блестящее выражение его талант находит, помимо высоко поэтического миропонимания, богатства однородного словаря, почтя нигде не нарушаемого неверным ударением или условным падежом; разнообразия сравнений; остроты художественного взгляда, — в музыкальной инструментировке его стихов. Здесь он не только безукоризненно самостоятелен, несмотря на преобладание академического ямба, но достигает изумительной силы и выразительности. Некоторые же строки его стихов исполнены чистоты, классической строгости и настоящего музыкального совершенства.
Звезда полей прозрачна и светла…
или:
Что повторит, что вспомнит жизнь твоя?
Быть может, класс, быть может — сад и вишни,
И за холмом вечерние края…
или:
На берегу пустынного пруда,
Где кружит ветер легкий пух гусиный…
— такие звуки и в отрыве от стихотворения, от всей книги, — неотразимы. Первая книга стихов Вячеслава Лебедева не только многообещающее явление, как обычно говорят о первой книге, но и труд зрелого законченного художника, обязательно интересный для всякого чувствующего истинную поэзию.
Прага 1929. Казаки. I. 1929. № 1. С. 29–31.
Прозаические стихи[15]
Послушай, дедушка, мне каждый раз,
Когда взгляну на этот замок Ретлер,
Приходит в мысль: что если это проза.
Пушкин [16]
Появление в печати нового прозаического произведения Ив. Бунина каждый раз, естественно, вызывает шумное эхо восторгов и похвал, однообразно повторяющее одну и ту же, довольно давно установленную истину, что Бунин очень большой писатель. По совершенно непонятным причинам не избежала общей приятной участи и книга его стихов, вышедшая недавно в Париже, в издательстве «Современные записки»[17]. Не стоит задерживаться на вопросе о том, что именно «современного» нашло это издательство в поэзии Бунина, как и на том, чем, кроме гипноза имени, можно объяснить появившиеся почти во всех газетах и журналах зарубежья неумеренно восхищенные отзывы о ней. «Все это будет личность», — как писал Пушкин[18]. Гораздо значительнее иное обстоятельство, — что почти во всех этих отзывах встречается одна и та же весьма характерная оговорка. «Стихи Бунина называли стихами прозаика. Это глубоко неверно», замечает Федор Степун в XXXIX книге журнала «Современные записки»[19]. В Сирин в «Руле» (№ 2577)[20] «полагает», что «среди так называемой “читающей публики” — особенно в той части ее, которая склонна видеть новое достижение в безграмотном бормотаньи советского пиита, — стихи Бунина не в чести, в лучшем случае рассматриваются, как не совсем законная забава человека, обреченного писать прозой». В Сирин решительно добавляет, что «оспаривать такой взгляд нет нужды». Не совсем ясно, из каких соображений В. Сирин выбрал в противники своих критических взглядов только поклонников «безграмотного бормотанья». Возражать таковым действительно «нет нужды», но отсюда вовсе еще не следует, что не стоит «оспаривать такой взгляд» вообще. Вряд ли В. Сирин серьезно думает, что только безграмотные люди расходятся с ним во взглядах и вкусах.
15
Редакция «Воли России» не разделяет всех оценок автора настоящей статьи.
16
Не полностью процитированное стихотворение А.С. Пушкина "Послушай, дедушка, мне каждый раз…" (1818).
17
Бунин Иван. Избранные стихи. Париж: Современные записки, 1929.
18
Цитата из "Эпиграммы" ("Журналами обложенный жестоко…") (1829) А.С. Пушкина.
19
Степун Ф.А.: Бунин И.А. Избранные стихи., 1900–1925., Париж, 1929. // Современные записки. 1929. Т. 39. С. 528–532. Степун Федор Августович (1884–1965) публицист. Философ. Мемуарист; в 1922 г. выслан из России.
20
Сирин В. Бунин И.А. Избранные стихи, 1900–1925. Париж, 1929. // Руль. 22.5.1929.