Джайв с манекеном

Ни Людочка, ни Оливье не заметили меня. Я сделала шаг назад, скрывшись за дверью, и решительно направилась к машине, думая, что все мужчины – подлецы и жулики. Сев за руль, я уехала домой и там, забившись в спасительный полумрак, упала в постель. Разглядывая потолок, я мрачно гадала, чего ждать от жизни теперь.

Утром я поднялась с тяжелым сердцем. Сознание того, что со дня на день придется покинуть уютный дом, к которому я прикипела всей душой, придавливало к земле. К тому же, хотя я и старалась не покупать много вещей, по давней скопидомской привычке обросла кучей барахла, нужного и не очень, расставаться с которым было жалко. Мучила и некая неопределенность. С одной стороны, мир большой, дороги открыты, езжай, куда хочешь. С другой, тяжкие думы, что снова придется искать новый дом, город и, возможно, даже страну отбивали всяческую охоту заниматься этим. Я кляла недобрыми словами Анну, умудрившуюся так не вовремя заболеть, и проклинала Ларису, вставшую на пути. Как же все было не ко времени…

Лариса могла позвонить на родину. Больше всего я боялась именно этого. В Интернете про исчезновение актрисы Мержинской было сказано двумя скупыми строчками. Но это не означало, что обо мне забыли. Скорее, наоборот. Пять миллионов долларов не дороге валяются. Узнай Захаров и Глова где я, вытрясти из меня деньги не составит особого труда, учитывая даже, что полмиллиона я растратила на уплату налогов, переезды и запутывание следов. Вот он, недостаток перестройки. Открыли границы, и народ спокойно порхает туда-сюда.

Глова или Захаров, или любой из их шаек, спокойно приедут в Париж по туристической визе, найдут меня, выдоят до последней капли, а потом задушат подушкой. Кто будет искать убийцу в толпе туристов? Полиция, конечно, заинтересуется моей личностью и получит немало сюрпризов, установив, что Алисы Буковской никогда не существовало.

И что мне теперь делать?

Я отправилась на прогулку, мрачная и издерганная. Погода стояла под стать – моросил дождик. Небо затянули серые комковатые тучи. Тяжелые капли падали мне на лицо, срываясь с веток кипарисов. Леваллуа Перре засажен кипарисами вдоль и поперек, словно кладбище. Если я не приму решения, парижский пригород станет моей могилой.

У Жака было пусто. Даже Максимилиан предпочел в такую погоду посидеть дома, не тревожа ревматические кости. Я осталась в летнике, невзирая на промозглую сырость и ветер. При всей любви ко мне, Жак не позволял Баксу сидеть внутри помещения.

Сегодня явно был не мой день. Жак не выходил. Обслуживала меня его жена, косившаяся недобро, словно хотела укусить. Я вцепилась в горячую чашку, грея озябшие ладони. Бакс трясся мелкой дрожью и нетерпеливо переминался на месте. Прогуливаться под дождем он не любил, мерз и, по приходу домой, долго стоял на подстилке, ожидая, когда я укрою его одеяльцем.

На дне чашки осталась остывшая коричневая лужица. Я поставила чашку на стол. Часы тикали, минутная стрелка ползла по кругу с отрешенностью старой черепахи. В голове мелькнула мысль, что было бы неплохо выпить рюмку коньяка, но я отказалась от идеи. Скоро предстояло ехать к Збышеку. Чувство острого, как бритва, одиночества, охватило меня. Несмотря на то, что я скрывалась второй год, привыкнуть к этому было невозможно. Всю жизнь со мной был кто-то, в ком я могла черпать силы: Володя, Женя, Агата… А сейчас я совсем одна.

Я не сразу заметила Оливье, а он, судя по промокшей куртке, стоял и наблюдал за мной достаточно давно. Когда он без приглашения уселся за мой столик, я даже испугалась.

– Как дела? – спросил он.

– Хорошо, – ответила я, постаравшись изобразить беззаботность. – Извини, я тороплюсь.

Он очень неприятно ухмыльнулся, и я подумала, что в его лице, еще недавно казавшемся таким милым, есть что-то звериное. Поспешно опустив взор, я натолкнулась взглядом на его руки: тонкие, с худыми пальцами и аккуратными ногтями. Руки, так напомнившие лапки белых лабораторных крыс, с красными глазами и мясистыми лысыми хвостами.

– Ты сидишь тут уже час, – сказал Оливье. – А как только подошел я, сразу заторопилась уйти. В чем дело, Алиса? Я сделал что-то не то?

Бакс, почуяв неладное, поднялся с пола, уставился на Оливье тяжелым взглядом и даже выдохнул как-то по-особенному, что можно было принять за рычание. Я погладила пса по голове, но он не успокоился. Наверное, он чувствовал мою нервозность, хотя я старалась выглядеть естественно.

– Что ты, все в порядке, – пролепетала я, с досадой чувствуя, как фальшивит мой голос. – Просто у меня действительно назначена встреча.

– С мачехой? – спросил Оливье. Я не ответила, вопросительно приподняв брови. – Я все знаю про тебя.

Я поднялась, стараясь не меняться в лице, но почувствовала предательский жар на щеках. Наверняка на мне что-то такое отразилось, потому что Оливье затараторил как пулемет.

– Я виделся с твоей сестрой. Прости. Мне было интересно. Она рассказала о тебе какую-то дикую историю. Я не знаю, чему верить, Алиса, но она говорила, что ты унаследовала состояние отца и оставила с носом мачеху и сестру, что ты… отравила мужа и сбежала за границу. Мне не хотелось верить, но… Ты же сама виновата, не хотела ничего рассказывать, а я… А они… ты же говорила с ними по-русски, я слышал, и явно была не рада встрече… Ты, правда, отравила мужа?

– Чушь, – резко ответила я.

– Но ты живешь под чужим именем, – констатировал он. – И живешь неплохо, в то время, как твоя мачеха и сестра…

– Она мне не сестра, – возразила я. – Они бросили отца умирать в Праге, когда он стал обузой. Не было никакого наследства. Все деньги ушли на его лечение. Мой муж умер от сердечного приступа в больнице. Никакого криминала в его смерти нет.

– Но она сказала…

– Мне все равно, что она сказала.

– Ты – не полячка. И не Буковская, – сказал Оливье странным тоном. – Ты – Мержинская, русская театральная актриса. Я видел фотографии в Интернете. Только там ты блондинка. А теперь ты живешь под чужим именем во Франции и избегаешь людей. Если в твоей жизни не было ничего страшного, почему ты прячешься?

Я сразу не нашлась что ответить, уставившись на стол, покрытый скатертью в белую и красную клетку. В кафе слышались приглушенные голоса и гомон болельщиков – по телевизору шел футбольный матч. Из открытого окна кухни доносились запахи ванили и горячего теста. По тротуару торопливо шла женщина с бумажным пакетом, который она держала, как младенца. Из пакета торчали пучки зелени.

– Ты не скажешь мне? – спросил Оливье, после того, как молчание стало просто неприличным. Я покачала головой.

– Это очень долгая и неприятная история, – нехотя произнесла я. – И тебе лучше держаться подальше, Оливье. Поверь мне, это добрый совет.

– Почему?

– Потому, – резко ответила я, надеясь, что он перестанет спрашивать. Он помолчал с минуту, словно взвешивая все «за» и «против».

– Ладно, – наконец сказал он и натянуто улыбнулся. – Это, наверное, действительно не мое дело. Я вообще хотел попросить тебя об услуге.

– Какой?

– Ты не одолжишь мне три тысячи?

Я промедлила с ответом всего лишь секунду, и это явно было ошибкой, потому что Оливье буквально впился в меня взглядом, а на его бледном лице мелькнула тень злорадства.

– Извини, но ничем не могу тебе помочь. У меня нет денег, – ответила я.

– Жаль, – вздохнул он и развел руками, улыбнувшись, как Иуда.

Домой я почти бежала, поминутно оглядываясь, и выглядела наверняка, как полоумная. Во всяком случае, пара прохожих обернулись и посмотрели вслед девице в распахнутом пальто, несущейся по тротуару в компании ротвейлера. Баксу развлечение понравилось. В дом я влетела, едва не снеся ворота. Оставив пса сторожить хозяйство, я села в машину и поехала к Збышеку.

Мне казалось, что Оливье будет за мной следить. Его тон не оставлял сомнений. Та ничтожная сумма, которую он жаждал получить, была лишь приманкой. Если бы отказала сразу, возможно, он отреагировал бы по-другому, но мое замешательство не осталось незамеченным. В его глазах вспыхнул нездоровый интерес. Не знаю, что еще рассказала Людочка, но этого явно хватило. Насколько этот тандем осведомлен в моих проблемах осталось неизвестным. Оставаться дома нельзя.