Волшебная шубейка

А тут он и вовсе взбеленился. Побагровел, как индюк, и выгнал нас прочь из своей «рабочей комнаты».

— Никаких «телескопов», никаких «витрин», никаких «оптических магазинов»! Для вас есть только дальновид, «оконная показница» и «лавка устройств для смотрения».

Больше наставник и не заикался о своём дальновиде. Зато у нас только и было споров, что о нём. Всякий ли может в него смотреть и что в него можно увидеть на небе? А самое главное: кому из нас он достанется?

Желающих получить в подарок дальновид было немало, но в конце концов всерьёз рассчитывать на него могли только двое: Посошок и я. Но зато и определить, кто из нас двоих лучший ученик, было бы делом нелёгким. Тщетно надеялся я, что Посошок хоть по какому-нибудь предмету да отстанет — он так ни в чём мне и не уступил. Оставалась у меня единственная надежда на последнюю контрольную по арифметике. Писали мы её утром, в самый канун рождества. Как я надеялся, что Пети Палишок сделает хоть одну ошибку! И надежда моя ещё больше укрепилась, когда я утром взглянул на него. По всему было видно, что Посошок заболел: бледный, глаза ввалились, руки синие, словно он озяб. Хотя и это вполне возможно: в его тоненьком зипунишке было столько дыр-окошек, что теплу там мудрено было задержаться.

И всё же Посошок не сделал ни одной ошибки в своей работе по арифметике, даже самой пустяковой.

В учительской, когда я туда вошёл, не было никого, кроме дальновида. Он приветливо посмотрел на меня своим стеклянным глазом, и мне даже показалось, что он прошептал, чуть наклонившись ко мне:

— Эй, мальчик в шубейке, хотел бы я стать твоим, если ты действительно ловкий малый!

«Ладно, сейчас я тебе докажу, какой я ловкий, — подумал я и окунул перо в чернила. — Нет уж, дружок Посошок, дальновида тебе не видать».

И я аккуратно переправил в работе Пети Палишока несколько единичек на четвёрки. Только в самом конце испуганно выронил перо: будто кто-то дёрнул меня за рукав шубейки.

И в это же время в коридоре послышались торопливые шаги. Я поспешно закрыл тетрадь. В кабинет вошёл господин учитель.

— А ты чем тут занимаешься так поздно? — посмотрел он на меня вопросительно. У наставника были добрые глаза, но мне показалось, что они пронзают меня насквозь как пики; мне сделалось жарко и тесно в шубейке, всё в глазах у меня закружилось.

— Дальновид смотрит на меня, — едва смог выдавить я.

— Как? — рассмеялся наставник. — Не ты на него смотришь, а он на тебя?

В полнейшем замешательстве я повернулся к адской машине и тут же почувствовал, что проваливаюсь в землю, потому что дальновид действительно смотрел на меня. Смотрел с таким холодом и презрением, что я едва нашёл, где дверь.

После обеда я не пошёл больше в школу. Голова гудела, кружилась. Тётушка Мальвинка уложила меня в постель. И я очень был этому рад: так хоть я освобожусь от шубейки. Моя добрая фея, как назло, повесила её прямо передо мной, на стул. Но я, оставшись один, выпрыгнул из постели и отнёс шубейку в светёлку, где для неё нашлось местечко рядом с крошечными юбочками и кофточками. И даже дверь светёлки закрыл на ключ. «От шубейки всего можно ожидать, — думал я, — ведь смогла же она, вися на спинке стула, дотянуться до меня рукавом и оттаскать за волосы».

Под вечер меня разбудил смех феи-волшебницы. Открываю глаза — у швейного стола, напротив тёти Мальвинки сидит господин учитель и говорит:

— Вы только взгляните на эту тетрадь!

У меня перестало стучать сердце. Я крепко-накрепко зажмурил глаза, чтобы они не догадались, что я не сплю. Ой, что же теперь будет, если всё выяснилось?!

— Он всегда был самым лучшим моим учеником. Знал я, что и на этот раз не обманусь в нём…

О ком это он?

— …Хотя я уже утром приметил, что мальчик болен.

Ага, значит о Посошке! Ведь это он утром показался и мне таким бледным. Что же теперь будет? А кто-то меня словно в бок толкает: «Встань, Гергёшка, попроси прощения, пообещай, что больше никогда не будешь поступать так отвратительно!»

— … Я у него спрашиваю: «Что ты тут у меня в кабинете делаешь?», а он говорит: «Дальновид на меня смотрит», — продолжал рассказывать учитель.

У меня отлегло от сердца. Значит, всё же это я — лучший ученик. И в этот же миг меня перестало в бок толкать. Потянулся я, сделал вид, будто только просыпаться начал.

— Гергёшка! — нежным голосом сказала тётушка Мальвинка и погладила меня, наклонив ко мне дорогое, исчерченное сотнями морщинок лицо. — Как ты себя чувствуешь, мой маленький Гергё?

— Уже лучше, — вполне честно отвечал я.

— А посмотри-ка, кто к нам пришёл! — горделиво воскликнула она. — Видишь, какой знатный гость почтил наш дом?

Наставник улыбнулся и подошёл ко мне.

— Ну как, Гергё, ты уже поправился?

— Да.

— Хочешь выйти во двор и посмотреть на небо в свой дальновид?

— Хочу, — тихо проговорил я. Так тихо, что тётушка Мальвинка жалостливо предложила:

— Может, тебе лучше дома в него посмотреть? Как бы не простыл ты… Да и… в комнате вид у этой машины такой элегантный.

— Сидя в комнате, звёзд не увидишь, — рассмеялся учитель. — А в такой богатой шубе, как у нашего Гергё, никакой мороз не страшен. Где она, твоя шубейка, Гергё?

Если бы не учитель, сам я о ней и за сто дальновидов не вспомнил бы. И меня бросило сначала в жар, а затем в холод. А когда тётя Мальвинка, к своему превеликому удивлению, нашла шубу в светёлке, она никак не могла припомнить, что она убирала её туда.

Пока я возился с шубейкой — она никак не хотела, строптивая, налезать на меня, — в сенцах послышалось шарканье ещё чьих-то ног.

— Я уже и твоей матушке дал знать, — улыбнувшись, сказал наставник, — чтобы и она пришла сюда, успеху твоему порадоваться.

Всё правильно: наставник дал знать моей матушке, та — дядюшке Дюри. К дяде Месси по дороге прицепился старый Барон. Одним словом, в небольшом домике тёти Мальвинки ещё никогда не случалось такого столпотворения. Сапожник Цёткень, завидев многолюдье, тоже заглянул по-соседски, как был, в одной рубашке, в рабочем фартуке.

Когда всё это великое множество народу оказалось в сборе, господин учитель выстроил нас в шеренгу возле дальновида, уставившегося своим круглым глазом в звёздное небо. Учитель объяснил, как с прибором обращаться, а затем, ещё раз заглянув в дальновид, снял с головы шляпу.

— Луну так хорошо видно, что можно с нею за руку здороваться. Ну, кто хочет заглянуть в него первым?

— Цёткень самый старый. Он раньше нас всех в рай угодит, пусть он и смотрит, — выразил своё мнение цыган.

А сапожник топтался возле устройства, позволяющего заглянуть на небеса, и дрожал как осиновый листок.

— Вы замёрзли, мастер? — сказал ему господин учитель.

Но я-то знал, что сапожный доктор дрожит оттого, что думает: сейчас он увидит на самой яркой звезде своего сыночка Габри.

Цёткень так долго смотрел в телескоп, что волнение его понемногу улеглось, и он, слегка разочарованный, сказал:

— Сколько там золотых гвоздочков для подковок!

Вторым знакомился с небесным сводом Дюри Месси. Его мнение было таким:

— М-да-а, Подайка. придётся нам с тобой порядком пошагать, чтобы всё это алмазное поле обойти, когда мы с тобой там, наверху, сторожить начнём!

Цыган Барон недолго вглядывался в небесные дали. Поспешно отпрянув от телескопа, он заявил, перестав даже шепелявить на цыганский манер:

— Давай мне поросёнка, а то я в эту чёртову трубу смотреть не согласен! Глаза выгорят, если на звезду медвежью долго глядеть. Так и печёт, хоть сало на ней жарь!

Зато тётушка Мальвинка никак не могла налюбоваться небесными звёздочками. Весь вечер она только и повторяла:

— Вот не знала, что всё небушко расшито такими перламутровыми пуговками. Очень даже элегантно.

А матушка только сказала:

— Если бы моя Бурёнка столько молока давала мне, сколько на этом Млечном Пути понапрасну расплескали, я бы своего сыночка давно в шелка да бархаты нарядила вместо его дрянного полушубка.