Энеида

Часть вторая

Эней, плывя по синю морю, На Карфаген в слезах глядел. Бедняга предавался горю, Оплакивая свой удел. Дидону покидал поспешно, Рыдал, однако, неутешно, Узнав, что на костре сожглась. Небесное сулил ей царство, Себе — чтоб кончились мытарства И новая вдова нашлась! Но тут, глядишь, взыграло море, Крутые волны поднялись, Разбушевались ветры вскоре, Суда скрипели и тряслись. От налетевшей непогоды Чертовски закрутило воды, Вертелись бешено челны, Троянцев била дрожь с испуга, Они глядели друг на друга, Раздумья мрачного полны. Среди Энеевой ватаги Был весельчак и балагур, Хватало у него отваги; Он прозывался Палинур. Смекнув быстрее всех, в чем дело, Нептуну закричал он смело: «Ты что затеял, пан Нептун? Ужель тебе дурить не стыдно? Про четвертак забыл, как видно! Задать нам хочешь карачун?» И после этой речи краткой Храбрец троянцам говорит: «Скитаться нам не больно сладко, Вдобавок и Нептун мудрит. Куда свой путь направим, братцы? Нам до Италии добраться Шальное море не дает. Отсель Италия неблизко, А в бурю морем ехать склизко, — Челнов никто не подкует! Зато земелька есть, ребята, Невдалеке — рукой подать! Страна Сицилия богата! Там не житье, а благодать. Простимся навсегда с уныньем, В тот край без промедленья двинем, Где добрый царствует Ацест. Его столица мне знакома. Там обживемся мы, как дома. Небось он вдоволь пьет и ест!» Чтоб выгрести из водоверти, За весла казаки взялись, И, словно подтолкнули черти, Челны стрелою понеслись. Сицилианцы их узрели И от восторга одурели, Бегут приезжих обнимать! Поразобравшись меж собою, Они отправились гурьбою К царю Ацесту пировать. Ацест Энею, словно брату, Гостеприимством угодил. Привел его радушно в хату, Ему горелки нацедил. С дороги закусил он салом И кругом калбасы немалым, Умял и хлеба решето. Троянцы, позабыв о буре, Как следует наелись тюри. Голодным не ушел никто. И начались у них пирушки, Как только стали на постой: Паштеты, с чесноком пампушки, Кисель с медовою сытой, Грибы с печенкою говяжьей И каравай, как пух лебяжий. Эней с дороги ел за двух. Хмельного крепко нахлестался И всякой снеди наглотался, — Едва не испустил он дух. Сверх меры нализавшись пенной, Троянец не терял ума. Богобоязненный, смиренный, Он чтил родителя весьма. Старик винищем обожрался Да в тот же день к чертям убрался. И вот затеял молодец В честь годовщины сей печальной Обед устроить поминальный, Чтоб отомкнул свой рай творец. Всех неимущих но обряду Желая накормить, Эней Созвал троянскую громаду, Совета попросил у ней: «Мол, сами знаете, Трояне И православные миряне, — Анхиз, мой батя, неспроста Загинул, как зимою муха! Нутро сожгла ему сивуха, И он лишился живота. Охота мне поминки справить, Для бедняков задать обед, Для нищих стол едой уставить. Скажите — ладно или нет?» Троянцам этого и надо, Заговорила вся громада: «Господь Энею помоги! Надейся, пан Эней, на бога, Но будет и от нас подмога! Тебе мы, дескать, не враги!» Немедля накупили мяса, Горелки на помин души. Добыли — не прошло и часа — Хлеб ситный, бублики, кныши. Кутью сварили, взяли меду И щедро подсластили воду, Сходили принанять попа. На звон дьякам пошла полтина, Хотел троянский сиротина, Чтоб нищих собралась толпа. Троянцы порешили миром Стряпней заняться на заре. Котлы наполнив мясом, жиром, Огонь раздули на дворе. Похлебка и уха для бедных В пяти котлах кипели медных, С борщом дымилось целых шесть, Варились в четырех галушки; Бараны жарились, индюшки; А кур, гусей — не перечесть. Сивухи ведра, дежки браги Уже стояли на виду. Тут ложки роздали ватаге И в миски налили еду. Как «Со святыми…» затянули, Эней с троянцами всплакнули И стали яства уминать. Так нахарчились, нахлестались, Что под столами спать остались… И перестали поминать. Эней и сам со старшиною Успел Анхиза помянуть. Застлало очи пеленою, А в голове стояла муть; Но отходился, слава богу, И протрезвился понемногу, Лишь побледнел и спал с лица. С большим трудом придя в понятье, Швырнул он меди нищей братье, Чтоб помнили ею отца. Заныли ноги у Энея, Отяжелела голова. Эней, с похмелья цепенея, Глаза таращил, как сова. Ему постыло всё на свете. Он по земле писал мыслёте, Как бочка винная разбух. Разыскивать не стал он ложе. Анхизов сын, как был — в одёже И в сапогах, — под лавку бух! Проснувшись на рассвете, трясся: Под ложечкой сосет — нет сил! Бедняга только тем и спасся, Что кружку квасу осушил. Еще хватил полкварты пенной — Горелки с инбирем отменной. Откуда появилась прыть? Встряхнувшись от такой затравки, Чихнул и вылез из-под лавки. «Теперь давайте, — крикнул, — пить!" Подпанками набилась хата, Как только стало рассветать. Они, как брагу поросята, Горелку начали лакать. Тянули пенную троянцы, Не струсили сицилианцы — И ну хлебать наперебой! Кто выпил больше всех сивухи, Кто разом дул по три осьмухи, Тот был Энею брат родной. И вдруг троянцев атаману, Когда хватил он через край, Приспичила охота спьяну: Кулачников ему подай! Цыганки с бубнами скакали, Поживы школяры искали И распевали под окном, Играли кобзари слепые, Гуляли молодцы хмельные, Ходил весь город ходуном. Паны уселись на крылечко, Теснился во дворе народ, Иной облюбовал местечко На перекладине ворот. Тут подоспел боец геройский, Одет, как в компанейском войске. По имени звался Дарес. Видать, он силачом считался. Как пес ошпаренный метался, Кричал и первый в драку лез: «А нуте — кто желает биться, Моих отведать тумаков? Кто кровью захотел умыться? Кому своих не жаль зубов? Эй, выходите на кулачки! Не ладите от меня потачки. Живей, кутейники-дьячки! Вы не останетесь в убытке. Я надаю вам под микитки, Подставлю под глаза очки!» Дарес долгонько ждал ответа, Он всех троянцев застращал. Любой что ни на есть отпетый Головорез — и тот молчал. «Сробели, увальни, старухи? Махну — и сгинете, как мухи. Побойтесь духу моего!» — Кричал Дарес. Его нахальство, Его бесстыжее бахвальство Претило всем до одного. Абсест, неистовый троянец, Вскипел и задал стрекача. Давай, расталкивая пьяниц, Искать Энтелла-силача. А тот был из такого теста, Что мог порадовать Абсеста, Надолго сбить с Дареса спесь: Мужик на диво смелый, дюжий, Плечистый, рослый, неуклюжий, — К Энтеллу без нужды не лезь! Троянцы, храп услышав зычный, Нашли беднягу наконец. Под тыном лежа, горемычный, С похмелья дрыхнул удалец. «Проснись!» — ему кричали в ухо Пинали в спину и под брюхо. Он буркнул: «Не мешайте спать! С чего вы? Что за чертовщина!» Глазами поморгал детина И тут же захрапел опять. «Вставай, — сказал Абсест Энтеллу, — Довольно спать, голубчик сват! Встань, сделай милость! Мы — по делу». Тот проворчал: «Возьми вас кат!» Но рассердился не на шутку, Абсеста выслушав погудку; Решил бахвала проучить. Вскочил, встряхнулся: «Стойте, наши! Даресу наварю я каши, Лишь дайте глотку промочить». Он полным котелком горелки Немедля горло сполоснул И после доброй опохмелки Скривился, сморщился, зевнул. Сказал: «Теперь пойдемте, братцы, С Даресом-прощелыгой драться! Пускай попомнит мой кулак. Ему я ребра перемечу И как собаку изувечу! Я хвастуна сотру в табак». Вплотную подступив к Даресу, Невеже говорит Энтелл: «Эхма, ступай-ка лучше к бесу! Проваливай, покуда цел. Я раздавлю тебя, как жабу. Насяду, как мороз на бабу! Вовек зубов не разомкнешь. Тебя сам черт узнать не сможет И сатана с костями сгложет. Ты от меня не улизнешь!» Энтелл сердито шапку скинул, И рукава он засучил, Сжал кулаки и брови сдвинул, К Даресу ближе подскочил, Заскрежетал зубами злобно, Затопотал ногами дробно. Дарес попятился назад. Теперь попал он в передрягу И проклинал свою отвагу, Был удали своей не рад. В ту пору олимиийцы-боги Сошлись к Зевесу на обед И пировали без тревоги, Людских не замечая бед. Был у Зевеса стол отличный: Закуски, ягоды, пшеничный Печеный хлеб, коржи, кныши. Каких там только блюд не ели! И гости вскоре охмелели, Понадувались, как ерши. Откуда ни возьмись Меркурий Влетел, запыхавшись, к богам, Как рыжий кот, глаза прижмуря, В кладовку, к сырным пирогам. «Эге! сивухи натянулись, От всех на свете отмахнулись. У вас, я вижу, нет стыда! В Сицилии раздор великий. Там небывалый шум и крики, Как будто у ворот Орда». Богам едва служили ноги. Из неба высунув носы, Уставились на схватку боги, Как жабы летом из росы. Энтелл разделся до рубахи, Противника держал он в страхе, Махал пудовым кулаком. Глядел Энтелл опасной птицей! Дарес боялся с ним сразиться, Как с черноморским казаком. Венеру за виски схватило. Бойцов увидела с небес, И стало ей житье немило. Взмолилась: «Батюшка Зевес! Дай силы моему Даресу, Прибавь ему побольше весу, Чтоб он Энтелла одолел. Энтелл сердит, коли не шутит. Того и жди, что хвост накрутит. Вели, чтоб милый уцелел!» Венеру тут отборной бранью Стал Бахус пьяный осыпать, Честить ее сквернавкой, дрянью, К ней с кулаками подступать. «Поди к чертям, — кричал он, — шлюха Негодница и потаскуха! Чтоб он загинул, твой Дарес! Дай мне сивухи нализаться И за Энтелла в бой ввязаться, Так не поможет и Зевес! Ты знаешь, он какой парнище? На свете равных не найти. Как брагу, хлещет он винище. Такие у меня в чести! Люблю казацкую натуру. Уж сала он зальет за шкуру, Натешится, наверно, всласть. С твоим Даресом распрощайся! Как он теперь ни защищайся, Наверняка ему пропасть!» Зевес, раздувшись от горелки, Ворочал языком едва; С трудом таращил он гляделки, Вникая в Бахуса слова. Вспылив, об стол ударил чашей: «Молчать, пока не выгнал взашей! Не смейте забегать вперед! В кулачный бой вы не мешайтесь, Конца спокойно дожидайтесь. Увидим сами — чья берет». Тогда, несолоно хлебавши, Роняя слезки из очей И, как собака, хвост поджавши, Венера стала у дверей. Платком утерла глазки, щечки И вместе с Марсом в уголочке Глумилась над своим отцом. А Бахус пил, кряхтя, сивуху, Трудился, сколь хватало духу, Над Ганимеда погребцом. Великое творилось диво В стране Сицилии как раз, Когда на небесах сварливо Бранились боги с пьяных глаз. Дарес бодрился, горячился И супостату изловчился Цибулю дать под самый нос. Энтелл от оплеухи знатной Перевернулся пятикратно. Едва сдержался он от слез. Со злости изо рта Энтелла Бежала пена. Дайте срок! Энтелл, изладившись умело, Хватил обидчика в висок. Сердешный памяти лишился. Осоловел и повалился, Лежал и носом землю рыл; Шмелей, как говорится, слушал, Стенаньем тишину нарушил И, посрамленный, жалок был. Энтелла за его успехи Превозносили до небес И вспоминали для потехи. Как силой чванился Дарес. «Вставай. — сказал Эней вояке. — И прочихайся после драки! Энтеллу, хлопцы, на табак Не пожалею гривны целой За то, что сей кулачник смелый Сегодня отличился так!» Любил Эней гульнуть на славу. Хоть он изрядно охмелел, Себе и людям на забаву Медведей привести велел. Дудел в трубу литвин заезжий, Глядел народ на пляс медвежий, А звери, разевая пасть, Ревели, прыгали, ложились, И кувыркались, и кружились, — Забыли мед из ульев красть! Эней глазел на эти штучки, Беды не чаял никакой, Не ждал с Олимпа нахлобучки, И пенная лилась рекой. Вмешайся, как на грех, Юкона! «Задам-ка я ему трезвона! Троянских проучу новес». Обулась без чулок и рысью Отравилась искать Ирисю. А та была хитра, как бес! Пришла, Ирисе подмигнула, Шмыгнула вместе с ней в чулан И там ей на ухо шепнула, Какой замыслила обман. Наказ уразумевши строгий, Ирися поклонилась в ноги: «Всё, дескать, выполню точь-в-точь!» Лишь завернулась в покрывало, И — след простыл, как не бывало. Борзой с небес умчалась прочь. И очутилась на стоянке Троянских кораблей. Вдали Сидели хмурые троянки — Челны, паромы стерегли. Они в кружок уныло жались, На благоверных обижались. Мужья гуляли пять недель, А на пирушку их не звали, Сивушку сами попивали, Несчастных посадив на мель. Слюну глотали молодухи, Сводило рог, как от кислиц. Мутило тяжко с голодухи И разбирало зло девиц. Они троянцев проклинали, Недобрым словом поминали: «Чтоб им хотелось пировать, Как в девках нам сидеть охота! Чтоб черт их утащил в болото! Неужто здесь нам вековать?» Троянцы мыкали по свету Берою, древнюю каргу. Уже давненько ведьму эту Со злости скрючило в дугу. Ирися перегнулась втрое, Обличье приняла Берои И — к бабам: «Помогай вам бог! Не надоело ли поститься?» Чтоб к ним получше подольститься, Она им поднесла пирог. «С чего, мол, загрустили, дочки? Грешно кручиниться вам так. Чем тут сидеть на бугорочке, Взгляните на мужей-гуляк. Как полоумных, нас морочат И по морям семь лет волочат, Как будто им на глум дались! С чужими жёнками балуют, Зато свои пускай горюют, И хоть бы вы за ум взялись! He унывайте, молодицы, Я вам отличный дам совет! И белолицые девицы Теперь избавятся от бед. Доколе нам сидеть над морем? За горе мы отплатим горем! Сожжем постылые челны. Тогда мужья — как на приколе: Куда деваться? Поневоле Они прижаться к нам должны!» «Спаси тебя господь, бабуся!» — Карга услышала в ответ. Троянки принялись, не труся, Разумный выполнять совет. Гурьбою подступили к флоту, Взялись проворно за работу, Давай охапками таскать Сухие сучья для растопки, Щепу, пеньковые охлопки, Огонь кресалом высекать. Затлелось, полыхнуло яро, И стал небесный свод багров. От небывалого пожара Клубился дым до облаков. Челны, сосновые паромы Пылали как пучки соломы. Горели деготь и смола. Пока троянцы осмотрелись, Как славно их троянки грелись. Часть флота сожжена была. При виде зарева с испугу Сынок Анхизов побелел. Чтоб на ноги поднять округу, В набат ударить повелел. Вовсю трещотки затрещали, Колокола беду вещали. Эней стремглав бежал к челнам: «Кто в бога верует — спасайте! Гасите, лейте, заливайте! Откуда ж это лихо к нам?» Трясло Энея-горемыку, Со страху был он сам не свой; Бедняга сбился с панталыку, Скакал, вертелся, как шальной, С досады по земле катался, Задравши голову, метался, Костил Зевеса сгоряча, Честил богов напропалую, А заодно и мать родную, Как пес ошпаренный крича: «Небось, проклятый старичище С небес на землю не сойдешь! Ругнул бы я тебя почище, Да ты и усом не моргнешь. Придется пропадать мне, видно И как тебе, Зевес, не стыдно? Людских не замечаешь мук! Иль на глазища сели бельма? Чтоб ты ослеп навеки, шельма! Ведь я тебе как будто внук! А ты-то, с бородой седою, Высокородный пан Нептун! Засел, как демон, под водою, Корявый лапоть, бормотун! Залей хоть пламя, душегубец, — Переломил бы ты трезубец! Поборы собирать не хвор, А если нам придется туго И надобна твоя услуг а, Так ты на выручку не скор. А братец ваш, буян бесчинный, Любовник аспидский, Плутон? Засевши в пекле с Прозерпиной, Неужто не нагрелся он? Наверно, с дьяволами дружит, О горестях людских не тужит. Поганец позабыл о нас И не заботится нимало, Чтоб это пламя отпылало, Пожар губительный погас. И маменька моя родная К чертям отправилась гулять! Проспится где-нибудь хмельная И вьется с хлопцами опять. Теперь ей «не до соли», значит! Небось как бешеная скачет, Повыше полы подобрав. Когда ни с кем не заночует, Других сведет — и не горюет. Такой у ней веселый нрав. Но мне, живите как хотите, — Пускай нечистый вас возьмет! Но только пламя погасите, Троянский не губите флот. Уж вы трудов не пожалейте, Кручину горькую развейте, Залейте, милые, пожар! Нам кутерьму устройте живо, С небес явите чудо-диво! За это поднесу вам дар», Сынок Анхизов отмолился И рот успел закрыть как раз, А дождь уже ручьями лился И погасил пожар за час. Хлестало с неба, как из бочки. Всех промочило до сорочки. Хотя в дожде была нужда, Троянцы мигом дали ходу — Попавши из огня да в воду, Бежать пустились кто куда. Энея мучило сомненье: Остаться здесь иль дальше плыть? Беда, коли найдет затменье И сам не ведаешь — как быть? Решил Эней: «На то — громада. Гуртом подумать, братцы, надо! Ума не хватит одного». И стали толковать, кумекать, Смекать, рассчитывать, мерекать. Всё получалось — не того! Один троянец из громады Молчал, держась особняком. Бросая исподлобья взгляды, Царапал землю посошком. Опасный человек, пройдоха, Он ворожить умел неплохо, Был ведьмам родич и свояк, Знал заговор на кровь людскую, Отшептывал трясучку злую, Гатить плотину был мастак. Бывал в Силезии с волами, Не раз ходил за солью в Крым И продавал тарань возами; Все чумаки братались с ним. Собой невзрачный, а смышленый, Умнее, чем иной ученый! Словечки сыпал что горох: И растолкует, и расскажет, И узелок любой развяжет, Вдобавок был не трус и жох. Невтесом все его дразнили (По-нашему звался — Охрим). Уж так мне люди говорили, А сам я не встречался с ним. Увидя, что Эней невесел, Охрим поклон ему отвесил, За белу ручку крепко взял, Энея вывел прямо в сени И там без долг их размышлений Такую речь ему сказал: «С чего насупился ты грозно И, как индюк, раздул кадык? С чего затосковал ты слезно, Как по болоту, мол, кулик? Коль станешь убиваться дольше — В лесу ты заплутаешь больше. Наплюй на лихо, не тоскуй! Забудь невзгоду роковую, Ступай себе на боковую, А выспишься — тогда толкуй!» Эней послушался Охрима. Укрывшись, на полу он лег. Измучился невыносимо! Вздыхал, моргал, уснуть не мог, Ворочался и так и эдак, Взялся за трубку напоследок, Но утомился и раскис. Когда он крепким сном забылся, Из пекла батюшка явился, И молвил спящему Анхиз: «Протри глаза, сынок любимый, Не ужасайся, не страшись! К тебе пришел отец родимый. Встряхнись, опомнись, пробудись Меня к тебе послали боги, Чтоб ты забыл свои тревоги. Ты будешь цел и невредим, Счастливую познаешь долю. Исполни только божью волю, Переселись немедля в Рим. Живей челны готовь к отплытью, «Прощай» Сицилии скажи! А кто склоняется к подпитью, Того построже придержи. Плыви бездумно, беззаботно — И всюду проживешь вольготно. Хоть завтра отправляйся в путь! Еще словцо скажу я кстати: По-моему, не грех дитяти И к батьке в пекло завернуть! По олимпийскому закону Никак его не миновать. Коль не поклонишься Плутону — Тебе и в Риме не бывать. Сказав напутственное слово, Путь в Рим укажет он толково. Ты в пекле разыщи меня. Не бойся, головы не вешай! Туда найдешь дорогу пеший, Не нужно даже и коня. Прощай же, сизый голубочек! Уж на дворе забрезжил свет. Прощай, дитя, прощай, сыночек!» И в землю провалился дед. Эней дрожа вскочил спросонок, Со страху трясся, как ребенок. Со лба стекал холодный пот. Созвал Эней своих, и сразу Троянцы но его приказу К отплытью стали ладить флот. А сам бегом пустился к месту, Где сицилийский жил король, И поспешил сказать Ацесту: «Спасибо, мол, за хлеб, за соль!» Закончив хлопоты и сборы, Назавтра дождались Авроры, Расселись вмиг по челнокам. Эней глядел вперед несмело: Уж больно море надоело, Как дождь осенний — чумакам. Венера всхлипнула, вздохнула, Узрев троянцев на челнах, К Нептуну на поклон махнула, Чтоб их не потопил в волнах. Поехала в своем рыдване, Не хуже сотниковой пани. Зверье — не лошади у ней! Три гайдука скакали сзади, Возница в щегольском наряде, Застыв на козлах, гнал коней. Он белою гордился свитой Из шерстобитного сукна, По краю галуном обшитой. Ей семь полтин была цена! Шапчонка набекрень сидела, Как вишня, издалёка рдела. Бичом он щелкал напоказ. Без отдыха, как от погони, Как ветер в поле, мчались кони, И пропадал рыдван из глаз. Приехала, затарахтела — Точь-в-точь кобылья голова. С разгона в хату залетела, Как ошалелая сова. И ни привета, ни присловья! Нептуну посулить здоровья Едва успела сгоряча. Лишь поцелуями душила И старика затормошила, Как полоумная, треща: «Ты — батька крестный мне и дядя, Прислушайся к моей мольбе. Уважь меня Зевеса ради! Ведь я племянница тебе. Ты сделай, чтоб Эней-бедняга И вся троянская ватага Счастливо плыли по воде. Его и так уж укатали! Насилу бабы отшептали. Попался на зубок беде!» Нептун моргнул и усмехнулся; Венеру пригласил он сесть, Утер усы и облизнулся; Ей чарку не забыл поднесть. Исполнить просьбу обещался, Учтиво с гостьей распрощался, Помочь Энею был готов. Задул попутный ветер вскоре, Челны стрелой погнал он в море От сицилийских берегов. Энею преданный, исправный Слуга с ним ездил каждый раз. То был паромщик самый главный — По-нашему звался Тарас. Он, сидя на корме, шатался — Донельзя, бедный, нахлестался, Успел он через край хлебнуть! Эней велел на всякий случай Убрать его с кормы зыбучей — Пускай проспится где-нибудь. Увы, паромщику Тарасу Предначертали на роду, Чтоб до сего лишь дня и часу Земную он терпел беду Сердешный не спросился броду И, раскачавшись, порскнул в воду, Со дна всплыла ею душа. Эней настроился уныло И пожелал, чтоб это было Последним горем для коша.