Резинки

— Вы не могли бы сказать, — спрашивает у нее комиссар, — какое стекло было темнее — правое или левое?

Прежде чем ответить, старая дева молчит несколько секунд.

— Я думаю, — говорит она наконец, — что с левой стороны.

— Любопытно, — замечает Лоран задумчиво, — вспомните хорошенько, может, все-таки правое?

— Погодите, господин комиссар, погодите! Я сказала «с левой стороны», но это для меня с левой: у него-то это было правое.

— Ну вот, так-то лучше, — говорит комиссар.

Теперь ему хотелось бы знать, не был ли вчера вечером бежевый плащ порван на правом плече? Девушка не обратила внимания, когда мужчина был к ней спиной, а спереди никакой дырки она не видела. Мадемуазель Либерманн, напротив, проводила его взглядом, когда он уходил: конечно же, на правом плече была прореха в форме буквы L.

Наконец, они не пришли к согласию и относительно содержания телеграмм: у первой сохранились воспоминания об очень коротких и вполне обычных текстах — подтверждения, отмена распоряжений, встречи, — без какого-либо уточнения, которое позволило бы догадаться о характере обсуждаемых дел; вторая говорит о длинных посланиях с непонятными фразами, в которых наверняка есть какой-то условленный смысл.

— Телеграммы всегда короткие, из-за их стоимости, — уточняет Жюльетт Декстер, словно она и не слышала того, что заявила ее сослуживица. В них обычно не повторяют того, что получатель уже знает.

У мадам Жан нет своего мнения о том, что говорится или не говорится в телеграммах.

Оставшись в одиночестве, Валлас и Лоран подводят итог тому, что они только что узнали. Итог подведен быстро, так как они вообще ничего не узнали. Андре ВС никогда не говорил почтовой служащей ничего, что могло бы помочь найти его след или определить род его занятий; он был не болтлив. С другой стороны, непохоже, чтобы это был кто-нибудь из жителей квартала: его там, по крайней мере, никто не знает.

Мадемуазель Либерманн к концу допроса высказала свое личное мнение: это врач, который делает незаконные операции. «Здесь встречаются странные врачи, знаете ли», — добавила она с глубокомысленным видом.

Нет никакого основания априорно отвергать эту гипотезу, но Лоран замечает, что его собственная — согласно которой речь идет просто-напросто о спекуляциях с лесом — имеет все же больше шансов на правдоподобие; что к тому же лучше согласуется с последовательностью, в которой поступали послания.

Кроме того, по-прежнему не установлено, что этот Андре ВС является тем самым лицом, которого мадам Бакс видела из своего окна, когда смеркалось, у садовой решетки особняка. Прореха на спине плаща, на которую указал пьяница, могла бы стать основанием для идентификации, но молоденькая служащая заявила, что ее не заметила; ведь невозможно же в этом пункте принимать в расчет положительное свидетельство старой девы, и один только плащ — без дырки — не является достаточным доказательством; равно как — следует об этом сказать — и сходство с Валласом, которое, если отнестись к нему со всем вниманием, вполне могло бы привести к тому, чтобы обвинить последнего.

Прежде чем расстаться с комиссаром, Валлас знакомится с полицейским донесением, работой одного из двух инспекторов, которые вчера вечером проводили первичный осмотр на дому убитого.

— Вот увидите, — сказал Лоран, — передавая ему тонкую пачку машинописных листков, — это очень интересная работа. Этот парень еще молод, разумеется; чувствуется, что это первое его дело. Заметьте, что он составил этот отчет по собственной инициативе, поскольку наше расследование официально закрыто. Думаю даже, что он потратил свое личное время на дополнительные разыскания, после того как получил приказ закрыть дело. Рвение неофитов, вы же понимаете.

Пока Валлас занимается изучением документа, комиссар делает еще несколько замечаний — похоже, иронических — относительно выводов молодого инспектора и наивности, с которой он принимал соображения других людей, которые «явно над ним потешались».

Текст начинается так: «В понедельник двадцать шестого октября, в двадцать один час восемь минут…»

Первые страницы описывают в деталях, но без всяких отступлений и комментариев, телефонный звонок доктора Жюара и сведения, которые тот сообщил относительно смерти профессора и самого нападения. Затем следует очень точное описание особняка и подступов к нему: угол улицы Землемеров, садик с изгородью из бересклета и садовой решеткой, две входные двери — одна спереди дома, другая сзади, расположение комнат на первом этаже, лестница, ковры, кабинет на втором этаже; с такой же тщательностью проанализировано внутреннее расположение обстановки в этом последнем помещении. Затем следуют сугубо полицейские наблюдения: пятна крови, отпечатки пальцев, предметы, которые кажутся не на своем обычном месте и не в своем обычном положении… «наконец, отпечатки номер 3 — правая рука — столь же отчетливо фигурируют на кубическом пресс-папье, весом семьсот-восемьсот граммов, стоящим слева от рукописного листка — примерно в десяти сантиметрах».

За исключением этих чрезмерно скрупулезных описаний, пока почти все то же содержание первых двух отчетов, составленных инспекторами, с которым Лоран ознакомил Валласа сегодня утром. Однако в нем появляются две новых детали: недавнее выведение из строя сигнальной системы в садовой калитке (что не является для Валласа новостью) и свежие следы, обнаруженные на узком газоне вдоль западного крыла особняка; произведены замеры этих отпечатков, а также средней длины шага.

На этот раз чуть больше внимания уделено словам служанки. Валлас даже узнает по ходу дела в цитируемых фразах излюбленные выражения старой женщины. В частности, можно прочесть полную историю поломки телефона и тщетных усилий мадам Смит починить его.

После показаний служанки ревностный инспектор снял показания консьержа дома на противоположной стороне улицы и патрона «маленького кафе, расположенного в двадцати метрах отсюда, в доме номер 10» — кафе «Союзники». Консьерж рассказывает о постоянных посетителях особняка; часто после обеда — особенно когда погода хорошая — он усаживается у своей двери, как раз напротив входа в сад; таким образом, он мог отметить, что к жертве приходило мало народу: почтальон, служащий, который снимает показания электрического счетчика, время от времени торговый представитель, продающий шторы или пылесосы, наконец, четверо или пятеро господ, которых трудно с первого взгляда отличить от коммивояжеров — так как они одеты в такие же костюмы и ходят с такими же кожаными портфелями, — но которые на самом деле являются местными буржуа, профессорами, негоциантами, врачами и т. п. Чувствуется, что автор передает все эти праздные речи исключительно из заботы об объективности; и несмотря на старание, которое он прикладывает, чтобы выражаться столь же непредвзято, ясно, что последующая часть, напротив, ему вовсе не безразлична. Речь в ней идет об одном молодом человеке, вроде как студенте, но одетом намного скромнее, маленьком, даже немного тщедушном; будто бы этот юноша приходил много раз за лето, затем после перерыва в месяц или больше появлялся три раза подряд на второй неделе октября — когда было так тепло; так как окно комнаты, в которой находился Дюпон, было тогда открыто, консьерж мог слышать, как в ходе этих визитов тон разговора часто поднимался; в последний день беседа закончилась жарким спором. Кричал в основном юноша, как думает консьерж; у него был очень нервный вид, и может быть, он выпил лишку — иногда он заходил в кафе «Союзники», когда покидал дом профессора. Наконец, накануне убийства он прошелся вдоль канала в компании одного друга — который был намного выше его и намного сильнее, и уж точно старше. Они остановились перед особняком, и студент указал пальцем на одну из комнат на втором этаже; он был явно возбужден, что-то оживленно объяснял другому, делая при этом угрожающие жесты.

Несмотря на то, что мадам Смит совсем глухая (и «малость не в себе») и, похоже, «не имеет ни малейшего понятия о том, кто приходит к ее хозяину», возможно, она могла бы назвать имя этого молодого человека и сказать, зачем он сюда приходил.