Страница 19 из 28
Затишь. Серебро живое. Миллиард свечей. Атлас. Сад оливковый на зное. Черный в пламени баркас. Тихо всё. Лишь рыбка быстро Хвостиком в лазурь плеснет Иль серебряная искра В сонном воздухе блеснет. Даль и нежится и млеет, Как ребенок, пьющий грудь, Всё в сознаньи розовеет, Как на солнце первый груздь. Ничего уж не желаешь, Ничего не мыслишь тож, Словно облак белый таешь, Шествуя, как старый дож, На венчанье с синим морем, На мистический обряд, Распрощавшись с вечным горем, Расплескав по скалам яд. Ведь и я иерей незримой Церкви Божьей на земле, Ведь и я, как серафимы, Рею на больном крыле, Ведь и я живу вне жизни Для лазурных этих слов, Хоть и вьюсь в пыли, как слизни, Меж сгнивающих гробов. Затишь. Серебро живое. Миллиард свечей. Атлас. Я пылаю, догорая: Это мой последний час.
В ЗОЛОТОЙ РАМЕ
Я вижу золотую раму, Громадную, как Божий мир, Но в ней не моря панораму, Не снежный в облаках Памир. В той раме ничего не видно: Внизу, глубоко, горизонт, Внизу житейская ехидна, Внизу и самый Ахеронт. В ней синева лишь золотая, В ней мелодичный полдня зной, В ней мотыльков чета святая Кружится в бездне голубой. Два белых мотылькапушинки, Как хлопья снежные, летят, И эти чистые снежинки Лишь друг на дружку всё глядят. Как эти лепестки живые Попали в центр мировой? Зачем им бездны голубые, Покой зачем им гробовой? Вихрятся белые спирали, Порхают лилий лепестки, Затем падут, полны печали, На раскаленные пески.ГНЕЗДО СТРИЖЕЙ
Там, в Бессарабии моей, Я родился в гнезде стрижей На колоколенке старинной Над бесконечною равниной, Средь пышных виноградных лоз И красных на кладбище роз. Вблизи сверкал лиман Днестра, Вдали синела бирюза Угрюмого, седого Понта, И два я видел горизонта: Червонный степи, синий моря, Не ведая нужды и горя. В два месяца я вырос так, Что ни коты, ни лай собак Уж не пугали нас в гнезде. С родителями в синеве Летали мы, как по канве, Пиша иероглиф крылом В вечернем небе золотом. И жизнь стала вся полет, – Кто не летает, не живет! Над мутной грудию реки, В свои зарывшейся пески, Летал я, над морской волной В жемчужных брызгах, как шальной, Летал над морем золотым Колосьев, радостно святым, Над винограда янтарем, Над сельской церкви алтарем, Летал меж белых облаков, Меж черных грозовых полков, Меж молний яростных и грома, И всюду был я в небе дома. Лишь холода боялись мы И нескончаемой зимы. От них мы улетали вдаль Чрез синюю морей вуаль, К царице рек, в долину Фив, Где хоть и нет подобных нив, Но где священна старина, Где вечная царит весна. И снова тот же всё полет, – Кто не летает, не живет. Там жарче синева, и медь Заката ярче в Фивах ведь, Но Море Черное милей Мне было пламенных степей Песчаных и реки святой. И каждой новою весной Я возвращался на лиман Из опаленных солнцем стран. Пока и мне пришел черед, Покинув синий небосвод, Низринуться в угрюмый Понт, Как грешники на Ахеронт. На берегу стояла мать С ребенком в чреве: погулять Она спустилась на закате, И на пылающем брокате Полет наш плавный созерцала И непонятное шептала. Я полюбил ее, и вот, Когда окончен был полет, Назначенный мне как стрижу, Оставил синюю межу Понтийских я стремглав небес, Исполненных таких чудес, И бросился к ее ногам. Она склонилась и к устам Меня прижала, чтоб согреть, Потом к груди, но отогреть Меня ей всё ж не удалось! Сердечко снова не зажглось, И крылышки, потрепетав, Поникли навсегда, устав. Но дух умершего стрижа Как лезвие приник ножа К груди пречистой этой девы, К лежащему младенцу в чреве, И в сердце нерожденном вновь К полету синему любовь Свою безумную погреб. Мертвец восстал, открылся гроб, И я родился снова в мир. Но это был уже не пир, Какой справляет в небе стриж, А гибкий, мыслящий камыш, Преобразившийся в свирель, В сплетеньи слов познавший цель, Но это был уж крестный путь И творчества земного жуть. О них уж столько я писал, Что счет элегий потерял.