Языки Пао

– Я Беран! Я жив! А сейчас ты и я примем «пилюли правды», и любой, кто захочет, задаст нам вопрос и узнает правду. Ты согласен?

Бустамонте колебался. Толпа ревела. Бустамонте повернулся к страже, отрывисто отдавая приказания. Он забыл выключить микрофон, и его слова услышали все три миллиона паонитов.

– Вызовите полицейский отряд. Блокируйте территорию. Он должен быть уничтожен!

Толпа заговорила и затихла, и когда слова Бустамонте достигли их сознания, снова зашумела. Бустамонте сорвал с плеча микрофон, что-то пролаял одному из министров. Тот замялся и, казалось, возразил. Бустамонте направился обратно в свой корабль. За ним гурьбой последовала его свита.

Толпа зароптала и, будто повинуясь единому порыву, хлынула с Певческого Поля. В самом центре, где было больше всего народу, давка была сильнее всего. Началось всеобщее движение. Люди теряли друг друга, зовы и крики вплелись в нарастающий шум. Страх стал словно осязаемым, по полю распространялся едкий запах.

Черный четырехугольник исчез, небо было чистым и ясным. Толпа была беззащитной, в толкотне люди затаптывали друг друга – началась паника.

Появился отряд полиции. Солдаты сновали там и сям, словно акулы – паника превратилась в безумие, крики слились в непрерывный визг. Но по краю толпа все-таки растекалась, рассеиваясь по полю. Полицейский отряд метался в нерешительности, затем покинул поле.

Беран съежился, ушел в себя. Он был мертвенно бледен, в глазах метался ужас.

– Почему мы не смогли этого предвидеть? Мы виновны не менее Бустамонте!

– Не имеет смысла поддаваться эмоциям, – сказал Палафокс.

Беран не отвечал. Он сидел скорчившись, глядя в никуда. Поля южного Мидаманда остались позади. Они пересекли длинный и узкий Змеиный пролив и миновали остров Фреварт с его деревушками цвета белой кости, затем полетели над Великим Южным Морем. Вот уже видны утесы и скалы Сголафа, затем они сделали круг около горы Дрогхэд – и приземлились на пустынном плато.

В комнатах Палафокса они выпили пряной настойки. Палафокс сидел за столом на стуле с высокой спинкой, Беран сидел у окна.

– Ты должен привыкнуть к подобным событиям, – сказал Палафокс. – Пока мы не достигнем цели, их будет еще немало.

– Что проку в достижении цели, если погибнет половина населения Пао?

– Все люди смертны. В сущности, чем тысяча смертей хуже, чем одна? Эмоции умножаются лишь качественно, а не количественно. Мы должны думать прежде всего об успехе, – Палафокс умолк, вслушиваясь в голос, звучавший в его ушных раковинах. Он говорил на языке, неизвестном Берану. Палафокс что-то резко ответил, откинулся на спинку и оглядел Берана.

– Бустамонте блокировал Пон. Мамароны рыщут по всей планете.

Беран спросил удивленно:

– Как он узнал, что я здесь?

Палафокс пожал плечами:

– Тайная полиция Бустамонте действует достаточно эффективно, но сам он совершает поступки, всецело продиктованные собственным упрямством, его тактика никуда не годится. Когда лучшая политика – это компромисс, он идет в атаку.

– Компромисс? На основе чего же?

– Он может заключить со мной новый контракт – в обмен на тебя. Он мог бы таким образом продлить свое царствование.

Беран был поражен до глубины души:

– И вы согласитесь на подобную сделку?

Палафокс в свою очередь удивился – и не меньше Берана:

– Конечно. Как ты мог думать иначе?

– А как же ваши обязательства по отношению ко мне? Они ничего не значат?

– Обязательства хороши только пока они выгодны.

– Это не всегда так, – сказал Беран более уверенно, чем до сих пор. – Человеку, который однажды не сдерживает слова, нет доверия в дальнейшем.

– Доверие? Что это такое? Взаимозависимость насекомых в муравейнике, взаимный паразитизм немощных и слабых!

– Это такая же слабость, – в гневе отвечал Беран, – пробудить доверие в другом, снискать преданность – и ответить предательством.

Палафокс искренне рассмеялся:

– Так или иначе, паонитские понятия «доверие», «преданность», «честность» – все это не из моего лексикона. Мы, Магистры Института Брейкнесса – индивидуалисты, люди-крепости. В наших взаимоотношениях не существует ни эмоциональной взаимозависимости, ни сентиментальности – мы не предлагаем ее и не ждем в ответ. Лучше, если ты это накрепко запомнишь.

Беран не отвечал. Палафокс взглянул на него с любопытством. Беран оцепенел, совершенно поглощенный своими мыслями. Удивительные перемены происходили в нем. Одно мгновение дурноты, головокружения, какой-то внутренний толчок – это, казалось, продолжалось целую вечность – и вот он уже новый Беран, словно змея, сменившая кожу.

Новый Беран медленно обернулся, изучая Палафокса оценивающе-бесстрастно. Сквозь оболочку, по которой нельзя было прочесть возраст, он вдруг увидел невероятно старого человека со всеми сильными и слабыми сторонами, присущими возрасту.

– Очень хорошо, – сказал Беран, – я, в свою очередь, построю дальнейшее общение с вами на тех же принципах.

– Естественно, – отвечал Палафокс все же с легким оттенком раздражения. Затем его глаза вновь затуманились, он склонил голову, вслушиваясь в неслышное Берану сообщение. Он встал, поманил Берана: – Идем. Бустамонте атакует нас.

Они поднялись на площадку на крыше, под самым прозрачным куполом.

– Вот он, – Палафокс указал на небо, – беспомощный жест злой воли Бустамонте.

Дюжина летательных машин мамаронов черными прямоугольниками парила в сером небе с полосками облаков. В двух милях от дома приземлился транспортный корабль и выпустил из своего чрева отряд облаченных в ярко-красное нейтралоидов.

– Хорошо, что это произошло, – сказал Палафокс, – это послужит Бустамонте уроком, чтобы он не повторял подобной дерзости. – Он снова наклонил голову, прислушиваясь к звучащему у него в ушах сообщению. – А сейчас погляди, какую защиту мы предусмотрели против подобных приставаний.

Беран почувствовал – или, может быть, услышал – пульсирующий звук такой высоты, что воспринимался он слухом лишь отчасти.

Летательные аппараты вдруг стали вести себя как-то странно – ныряя в воздухе, беспорядочно взмывая вверх, сталкиваясь. Они повернули и стали стремительно удаляться. Одновременно в рядах пеших воинов произошло замешательство. Нейтралоиды пришли в смятение – размахивали руками, подпрыгивали, пританцовывали. Пульсирующий звук умолк: мамароны замерли, распростершись на земле.

Палафокс слегка улыбался:

– Вряд ли они вновь побеспокоят нас.

– Бустамонте может попытаться бомбить нас.

– Если он мудр, – небрежно сказал Палафокс, – он не предпримет ничего подобного. А уж на это его мудрости безусловно хватит.

– Тогда как же он поступит?

– О, это будут обычные конвульсии монарха, чувствующего, что он теряет власть.

Действительно, шаги, предпринимаемые Бустамонте, были грубы и недальновидны. Новость о появлении Берана облетела все восемь континентов, несмотря на отчаянные усилия Бустамонте опровергнуть слухи. Паониты, с одной стороны, движимые свойственным им уважением к традиции, а с другой – недовольством социальными новациями Бустамонте, реагировали обычным для паонитов образом. Темпы производства снизились, сотрудничество с гражданскими службами почти сошло на нет.

Бустамонте применил метод убеждения: сулил золотые горы, амнистии. Равнодушие населения было более оскорбительно, нежели выступления и демонстрации. Остановился весь транспорт, не работала связь…

Мамарон из дворцовых слуг обжег как-то раз руки Бустамонте горячим полотенцем – эта случайность вызвала взрыв долго подавляемого и сдерживаемого гнева:

– Ну, я им спел! А теперь они запоют в свою очередь!

Он выбрал наугад полсотни деревень. Мамароны высадились в них и получили полную свободу действий. Жестокость не вызвала ответного взрыва в массах – в полном соответствии с исторически сложившейся традицией. Беран, узнав о трагедии, испытал всю боль и муки невинных жертв. Он связался с Палафоксом и накинулся на него с бранью.