Кризис античной культуры

Таким же молчальником, выходившим из сената, когда там восхваляли Нерона, был другой герой Тацита, сенатор Пет Тразея, впоследствии осужденный на смерть императором. Только вскрыв себе вены по приказу Нерона, он решился сказать, что посвящает свою кровь Юпитеру Освободителю. Тразея, Сенека, Петроний и другие «положительные герои» Тацита спокойно встречали смертный приговор. В то время как кровь уходила из вен, они беседовали с собравшимися к ним друзьями и родными о посмертной судьбе души или слушали музыку и стихи, утешали и ободряли близких. Только изредка говорит Тацит о тех, кто хотя бы перед смертью осмелился выступить с обличением несправедливости. Так, когда Тиберий приказал сжечь исторический труд Кремуция Корда, тот произнес речь в защиту свободы историка высказывать свои суждения и выразил надежду, что потомки, вспоминая прославленных им Брута и Кассия, вспомнят и его. От себя Тацит прибавляет, что насмешки заслуживает глупость тех, кто, имея власть в настоящем, думают, что могут погасить память у следующих поколений, ибо, напротив, преследованием они укрепляют славу талантов и подымают их авторитет в глазах потомков. «Идти своим путем между излишней дерзостью и безобразной угодливостью» — так формулирует Тацит задачу порядочного человека, подобного мудрецу Сенеки.

Эпиктет, вышедший из низов, претерпевший много унижений от своего господина Эпафродита, особенно жестоко обращавшегося со своими рабами, потому что и сам некогда был рабом, несколько по-иному, чем Сенека, интерпретировал стоические доктрины[78]. Признавая высшим началом природы всепроникающий разум и высшим критерием истины умозаключения, делаемые на основании показаний чувств, он в гораздо большей мере, чем Сенека, персонифицирует этот первичный принцип и его «искры» — логосы, воплощенные в человеке и роднящие его с природой целого. Первичный принцип для него бог Зевс, логосы он отожествляет с гениями, направляющими дела людей и знающими все их мысли и побуждения. Познание себя, своего гения, логоса, есть путь к познанию своего божественного начала и самого бога. Именно оно, а не изучение строения космоса, сущности материи и т. п. делает человека счастливым, добродетельным, а главное, свободным. Задача философии — открыть критерий истины, который не может не существовать. Академики, отрицающие истину, эпикурейцы, отрицающие участие богов в делах людей, не могут дать людям какой-либо ориентир в полной насилия и жестокостей жизни.

Бог для Эпиктета, постоянно подчеркивающего непосредственную связь с ним людей, его детей, это как бы высшая инстанция, перед которой земные правители и господа совершенно ничтожны. Мудрец, осознавший свою божественную сущность, не будет испытывать перед ними страха, будет с презрением относиться к их недостойным деяниям. Родство с цезарем, говорит Эпиктет, обеспечивает спокойную, безопасную жизнь, тем более родство с Зевсом. Боги дали человеку тело и ум с тем, чтобы тело не было ему подвластно, а ум был свободен в своих желаниях, в своем выборе. Тело подчинено внешним обстоятельствам, оно может испытывать болезни, голод, насилие, но возвышенный ум сознает, что внешние, не зависящие от него обстоятельства не могут его смутить и подчинить. Не привязываясь к телу и внешним материальным благам, отказавшись от мнения, которое имеют о них люди невежественные, мудрец не будет рабом того, кто имеет власть дать ему эти блага, или отнять у него имущество, близких, жизнь. Тиран или господин, говорит Эпиктет, страшны нам потому, что мы имеем неправильное мнение о границах их власти. Они говорят нам: мы бросим тебя в тюрьму, мы тебя закуем, мы тебя убьем. Это их право, так как они имеют власть над нашими телами. Но когда они говорят: я хочу управлять твоими суждениями, то этого они сделать не могут, ибо власть над умом, т. е. над истинной сущностью человека, им не дана, если человек по робости, привязанности к жизни, и ее материальным благам сам такой власти не даст.

Главная задача философа, по мнению Эпиктета, в том, чтобы выразить протест молчанием, а в том, чтобы личным примером научить людей, как можно и нужно жить так, чтобы быть истинно свободным. Изменить существующий порядок вещей нам не дано, не дано изменить и людей, но можно привести свою волю в гармонию с реальными условиями нашей жизни и окружения. Для этого нет необходимости уходить из жизни или бежать в пустыню. Напротив, человек должен всегда помнить, что он часть целого, гражданин космоса и своего государства, и исполнять свой долг на том посту, который назначил ему бог, мужественно терпеть испытания, посылаемые ему богом, тренирующие его, как тренируют хороших солдат и гладиаторов. Он должен исходить не из своего личного блага, а из блага целого, вне которого отдельно взятый человек вообще не человек.

Но исполняя свой долг гражданина, подданного, правителя, отца, сына, мужа, соседа, он должен показать людям, как можно при этом жить без страха, боли, волнений, страстей. Для этого он должен ничего не считать своим, не бояться изгнания, бедности, простого труда, избавиться от зависти, гнева, желаний, жалости, не осуждать богов и людей, если все идет не так, как он мог бы хотеть, довольствоваться минимумом, всегда доступным, и не стремиться к излишнему. Счастье не в исполнении желаний, а в их уничтожении. Желания, даже будучи исполненными, только порождают новые. Раб мечтает быть свободным, получив вольную, он хочет разбогатеть. Знатный хочет получить звание консула, затем приближенного императора и, получив все это, убеждается, что он по-прежнему раб, если не человека, то своих страстей и страхов. Даже император не свободен так, как свободен умеющий ничего не желать, ничего не бояться. Унижает себя тот, кто гневается на подчиненного или власть имущего, тот, кто бежит к судье жаловаться, если у него что-нибудь украли, или его обругали, или его побили. Тот, кто это сделал, сам нанес себе ущерб, проявив неприличную гневливость. Мудрый должен не жаловаться на него, а просить у него извинения за то, что своим поведением довел его до такого состояния.

Гневающемуся правителю надо отвечать с достоинством, дать ему понять, как мала его власть над истинным «я» мудреца. Когда Эпафродит, разгневавшись на Эпиктета, угрожал ему жестоким наказанием, Музоний Руф предложил за него заступиться, но Эпиктет отказался и мужественно вытерпел пытку. Когда Веспасиан хотел казнить стоика Гельвидия Приска, тот сказал ему: «Твое дело меня казнить, мое — умереть так, как подобает»[79]. Какое значение, имеет мужество, проявленное столь немногими?! То же значение, какое имеет пурпурная нить на тоге — ею все украшается. Ради того, что люди называют свободой, свободы внешней, многие не жалели жизни, ради нее гибли целые города, так неужели ради истинной, внутренней свободы человек не может с готовностью отдать богу то, что тот ему дал? Однако свобода для Эпиктета отнюдь не своеволие. Смешно считать свободным того, кто станет писать имя «Дион», как ему хочется, а не так, как пишут все. Свобода — в подчинении высшей необходимости, в осознании того факта, что все в мире преходяще. Кто смотрит на себя как на нечто отдельное от целого, тот заботится о своем личном благе и ропщет, если у него нет богатства, высокого положения, здоровья. Тот же, кто понимает, что он лишь часть целого, как гражданин часть полиса, и подчиняет свои желания богу и законам целого, будет всей своей жизнью свидетельствовать, что счастлив и свободен лишь человек, который привел свою волю в соответствие с установлениями и волей бога.

В системе стоиков были заложены противоречия, обусловленные обстановкой, в которой она развивалась. Признавая разумность законов природы и ее отображения — империи, воплотившей всечеловеческую общность, стоики сплошь да рядом оказывались в оппозиции к империи и большинству человечества, пороки и невежество которого постоянно обличали и вообще оценивали его довольно пессимистически. Доказывая, что долг мудреца служить людям, они, исходя из тезиса о невозможности улучшить мир и людей, часто советовали прекратить общение с людьми, жить наедине с собой, с заложенной в них самих божественной искрой. Доведя идею приоритета целого перед частью до утверждения незначительности судьбы человека по сравнению с судьбой мира, бессмертия или смертности отдельной души по сравнению с вечностью души мира, стоики все же высшую ценность видели в совершенствовании собственной души и разума, т. е. самих себя. Мудрец не может исправить людей, но исполняет свое назначение, исправляя самого себя. Таким образом, личное, индивидуальное, хотя и санкционированное всеобщим, все же оказывалось на первом месте. Призывая повиноваться законам бога и природы, а не государства, превыше всего почитая собственное суждение, они фактически ставили себя над связями человеческими и гражданскими. Индивидуализм достиг здесь крайних для античного мира пределов. И в конечном счете он не только не ставил той общей цели, которую когда-то предполагал «римский миф», но и не давал ощущения причастности к мировой гармонии, через которую воспринималась и причастность к человеческим коллективам.

78

78 См.: Эпиктет. В чем наше благо? Избранные мысли. М., 1904.

79

79 Epicteti. Dissertationes, I, 2, 21–22.