Шекспир и история

Однако в пьесах периода зрелости драматурга и на­ступившего затем упадка мы, к своему удивлению, стал­киваемся в той или иной форме с теми же идеями29. С одной стороны, в этом факте как будто нет ничего удивительного. Слишком велик был в Англии слой людей, которые являлись носителями социально-уравнительных (не говоря уже о сословно-уравнительных) идей, слиш­ком часто эти идеи связывались — в среде имущих — с народными движениями (одно из них вспыхнуло в цент­ральных графствах Англии в 1607 г.). Естественно, что Шекспир не был бы великим реалистом, если бы в той или иной форме не отразил эти устремления. С другой стороны, мы не можем не задуматься над вопросом, в ка­кой мере неизменным оставалось его личное отношение к страданиям и чаяниям низов. В «Гамлете» могильщи­ки — явные враги сословных различий. В ответ на заме­чания одного из них о том, что звание землекопа и дво­рянина «от Адама», второй не без иронии спрашивает: «Разве он был дворянин?» — и первый могильщик гово­рит: «В писании сказано: „Адам копал землю”». Смысл этих речей хорошо уловил Гамлет: «С этим народом надо держать ухо востро… Клянусь богом, Гораций, за послед­ние три года я заметил: все так осмелели, что простой народ наступает дворянам на ноги» (V, 1). Вообще вся эта сцена несет на себе печать реминисценции знамени­того вопроса Джона Болла, проповедовавшего перед вос­ставшими крестьянами в 1381 г.: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянином?». Здесь все при­мечательно. И ссылка на писание, и восхождение к «пер­вому человеку» — Адаму, и установление его «сословной принадлежности», равной сословию землекопа,— все это характерно для идейного багажа народных низов тех дней и способа, каким они аргументировали свои сословно-уравнительные требования («Гамлет», V, 1).

Тенденция к имущественному уравнению явно обна­руживается в реплике одного из восставших горожан в «Кориолане»: «…Все добро — у патрициев. Нас могло бы спасти одно то, что богачам уже в горло не лезет. Если бы они отдали нам объедки со своего стола… мы сказали бы, что нам помогли по-человечески…» («Кориолан», I, 1).

Однако то, что говорили представители низов, не име­ло моральной силы в глазах респектабельной публики. Поэтому обратимся к Лиру. Король, пусть безвластный и нищий, но именно потому ставший символом высшей нравственности,— разве он не заявил:

Богач надменный! Стань на место бедных,

Почувствуй то, что чувствуют они,

И дай им часть от своего избытка

В знак высшей справедливости небес.

«Король Лир», III, 4

Наконец, вспомним кредо Тимона Афинского: кто он — олицетворение феодального мотовства или вырази­тель евангельской притчи «дарение — благо» — в данном случае безразлично, важно лишь, какой смысл «его сло­ва» приобретали в Англии тех дней:

…И что мы можем назвать своей полной собственностью, если не имущество наших друзей? О, какое драгоценное утешение заключается в мысли, что такое множество людей может, подобно братьям, располагать состоянием друг друга!

«Тимон Афинский», I, 2

Итак, уравнительные идеи, которые в первых произ­ведениях Шекспира проповедовали представители низов, в период зрелости драматурга исходят из уст «прозрев­ших» представителей верхов. Правда, в последнем случае перед нами скорее мотивы евангельской благотворитель­ности, нежели свидетельство осознания несправедливости существующего строя. Но вот другой пример: мысль об идеальном устройстве общества, высказанная представи­телем «правителей», оказавшимся (в результате бури) на пустынном острове. Гонзало («старый честный советник короля неаполитанского») говорит:

И королем бы здесь я стал, то, что бы

Устроил я?… Устроил бы я в этом государстве

Иначе все, чем принято у нас.

Я отменил бы всякую торговлю,

Чиновников, судей я упразднил бы…

Я б уничтожил бедность и богатство,

.Здесь не было бы ни рабов, ни слуг…

Ни прав наследственных, ни договоров,

Ни огораживания земель.

«Буря», II, 1

Перед нами противопоставление справедливого строя («возможного» на «неведомом острове») подразумеваемо­му несправедливому строю (на родине). Упоминание об огораживаниях как об одном из наиболее вопиющих во­площений этой несправедливости весьма характерно. И хотя в мечтаниях Гонзало нетрудно разглядеть мотивы, почерпнутые из описаний быта «дикарей» в новооткры­тых землях, тем не менее как они созвучны «Утопии» Мора!

Наконец, вспомним восклицание Имогены в пьесе «Цимбелин» (III, 6):

О, если бы на земле существовали

Такие короли, под чьим господством

Исчезли б рабство, голод и нужда,

Дворцы такие, где одна лишь совесть

Мерилом бы величия служила.

Разумеется, контекст этих идей от пьесы к пьесе меняет­ся, меняются и «эпоха», к которой они относятся, и «гео­графия» их распространения. Не сомневаемся, анализ этих идей в контексте надлежащих драм выявил бы не только разнородность обстановки, которой они были на­веяны, но и различия их по существу. Однако сама воз­можность «составить» цепочку социально-утопических, уравнительных идей (первое упоминание которых мы на­ходим в «Генрихе VI», а последнее — в «Цимбелине») приобретает важное значение для понимания специфики шекспировского историзма.

Итак, народные низы в хрониках Шекспира, даже когда они лишь словесно выражают свое отношение к происходящему на вершине власти,— великая историче­ская сила, в конечном счете — сила, решающая судьбы противоборствующих «партий». Постоянно исходящая от народа угроза активного вмешательства в ход историче­ских событий заставляет правителей действовать с оглядкой на него. Так или иначе — без «голоса народа» не происходит ни одно крупное событие в политической жизни страны. Но в то же время народные низы — сила стихийная; оказавшись на политической сцене, они тотчас же обнаруживают политическую незрелость, наив­ность. Характерно, что Шекспир в такой же мере отка­зывает восставшим низам в разумности действий (усматривая в последних лишь силу, разрушительную для го­сударственного начала и, следовательно, с его точки зрения, столь же пагубную для блага самих восставших), в какой наделяет их высшей мудростью, когда они вы­ступают в роли посторонних наблюдателей, судей поли­тики власть имущих. В то же время сами низы отнюдь не склонны прислушиваться к устрашающим назиданиям «старшего брата» по поводу пагубности их действий: когда они оказываются на грани, за которой дальнейшее ухудшение уже невозможно, на грани отчаяния — они восстают. По этой причине всякое активное действие с их стороны может только вселять надежду на улучшение. Отсюда неустрашимость восставшего народа. И тем не менее не подлежит сомнению, что гуманистический идеал «гармонии в государстве», отразившийся в творениях Шекспира, основывался на сохранении и существующей монархии и унаследованного сословно-иерархического строя, при том, однако, непременном условии, чтобы этот строй базировался на принципе «взаимной полезности» и «добрососедства». В противном случае он теряет вся­кое разумное основание.

Глава VI

ХРОНИКИ В ЗЕРКАЛЕ ИСТОРИИ

Драма историй — неоценимая школа. Среди вещей, о которых человеку ради его же собственного блага следовало бы знать как можно больше, важное место занимает историческое прошлое народов. История! Как много мы хотели бы от нее узнать и, увы, как мало подчас она нам сообщает, как мало в состоянии сообщить!

Провалы исторической памяти огромны. Но что еще хуже это внедренные в память, сознательно или неосознанно, мистификации и легенды, занявшие место исторической истины. Мозаика из фрагментов подлинной истории и искусного вымысла, фиксация «преданий» в качестве «былого» и «достоверного» — как густо ими усеяны летописи отдаленных исторических эпох! Требуется огромный труд, чтобы, подобно расчищенной фреске на стене храма, открылся миру чистый лик исторической правды.

Известно, что одной из наиболее искусных легенд, включаемых до недавнего времени в «достоверную» историю Англии, являлась легенда о короле Ричарде III, правление которого совпало с завершающим этапом гражданской смуты — войны Роз. Портрет Ричарда, пути, которыми он шел к трону, его политика — все эти сведения, почерпнутые из хроник и перенесенные на страницы бесчисленных исторических повествований, рассматривались как нечто твердо и окончательно «установленное». И вдруг все это сооружение зашаталось…