Шекспир и история

Английское общество XVI в. представляло собой пусть противоречивую, но все же некую систему, находившую выражение и в политике, и в мировоззрении, и в пове­дении современников. Известно, например, что в Англии XVI в. восторжествовал абсолютизм. Однако в самом этом факте нет ничего специфически английского: ведь то же самое в ту же пору наблюдалось и во Франции. Но если Франция пришла к этому, фактически уничтожив сослов­ное представительство в лице Генеральных штатов, то в Англии та же цель была достигнута при сохранении пар­ламента, более того — при его содействии, в сотрудниче­стве с ним. Другими словами, парламент — институт, при­званный служить противовесом королевской воле, удер­живать королевскую прерогативу в «законных рамках»,— своей деятельностью узаконивал неограниченную практи­чески власть Тюдоров. Одно это говорит о том, насколько английский абсолютизм был противоречив с «конституци­онной» точки зрения. О том, какие глубокие конфликты были заложены в подобной системе, свидетельствует правление первых двух Стюартов. Между тем при Тюдо­рах эта система функционировала в основном безотказно. В самом деле, какой же громадной властью должен был обладать Генрих VIII (1509—1547), чтобы осуществить в стране «волей парламента» реформацию церкви, присвоить себе на территории Англии высшую церковную власть, прежде принадлежавшую папе римскому, закрыть сотни монастырей, изгнать из них толпы монахов и конфиско­вать их громадные земельные владения.

Но вот на английском престоле оказалась дочь Генри­ха VIII, Мария Тюдор (1553—1558), поставившая своей целью вернуть Англию в лоно римско-католической церк­ви,— и парламент с таким же энтузиазмом санкциониро­вал ее действия. Когда после смерти Марии Тюдор на Престоле оказалась Елизавета I, парламент в третий раз (менее чем за полстолетие) узаконил королевскую волю — изменил вероисповедание ее подданных: отныне они снова стали англиканами.

Далее. В XVI в. в Англии не только сохранялся сред­невековый сословный строй со строго фиксированными (вплоть до цвета и покроя одежды) правами и обязанно­стями отдельных сословий и рангов, но спесь и гордыня, местничество, казалось, никогда не были более вызываю­щими. В то же время ни в одной из европейских стран доступ в ряды знати не был более легким, чем в тюдоров­ской Англии. Йомен Бейлс из Чарлтона впервые появил­ся в деревне при Генрихе VIII, во втором поколении этот род уже украсил свою фамилию припиской «джентльмен», а в 1643 г. заменил ее титулом «баронет». Йомен Томас Вент между 1543 и 1551 гг. скупил всю землю виллы Косби (более 1000 акров) и тем самым приобрел статус джентльмена. Его сын построил себе дворец, сохранив­шийся до сих пор. На фоне подобного восхождения по сословной лестнице йоменов уже не выглядит из ряда вон выходящим случай, когда графский титул приобрел лон­донский купец и финансист Лайонел Крэнфилд 2.

Ни в одной стране Европы XVI в. правосознание с такой последовательностью не фиксировало принцип «не­рушимости незапамятного обычая» в регулировании позе­мельных отношений, как в Англии. Вместе с тем нигде в это столетие поземельные отношения не переживали столь крутой ломки в рамках и на почве «незапамятного обычая». «…Нигде на свете,— пишет В. И. Ленин, цити­руя К. Маркса,— капиталистическое производство … не расправлялось так беспощадно с традиционными земле­дельческими порядками, нигде оно не создавало для себя таких совершенных (адекватных=идеально соответствую­щих) условий, нигде не подчиняло себе этих условий до такой степени. Англия в этом отношении — самая рево­люционная страна в мире» 3.

Итак, перед нами своеобразная, ни с какой другой не сравнимая эпоха в истории этой страны. В ней уходящие в прошлое, но еще очень живучие феодальные начала общественной жизни — в экономике, социальном обиходе, политике и идеологии — переплелись с началами зарож­дающимися, капиталистическими.

В этой живой нераздельности и вместе с тем глубокой противоречивости общества переходной поры заложены конфликты поистине трагедийного масштаба. Наиболее острым и очевидным был антагонизм классовый, социаль­ный. Никогда прежде поляризация нищеты и роскоши не обнаруживалась столь безусловно, никогда раньше столь большие массы людей не жили систематически на грани безысходной нужды и голода, в то время как представи­тели немногих десятков знатных родов проматывали огромные состояния 4. Для сравнения можно привести следующие данные. Наемный рабочий в XVI в. мог зара­ботать тяжелым трудом максимум 15—20 ф. ст. в год — это был жалкий прожиточный минимум рабочей семьи. В то же время средний годовой доход пэра составлял 5 тыс. ф. ст. Вот как выглядела расходная часть бюджета такого лорда за год:

Кухня и винный погреб 1500—2000 ф. ст.

Конюшня и псарня 500 ф. ст.

Личные расходы лорда 500 ф. ст.

Расходы жены и других членов семьи 1000 ф. ст.

Богоугодные раздачи и милостыня 100 ф. ст.

Никогда раньше не строились и с такой роскошью не обставлялись столь обширные помещичьи усадьбы, не рас­пространялось столь широко поветрие на чужестранные моды. Пример расточительности подавала сама королева Елизавета I. После ее смерти только за часть ее гардероба была выручена по тому времени громадная сумма — 30 тыс. ф. ст. Обжорство в среде знати являлось нормой сословного этикета. И все это — когда толпы таких же «свободнорожденных» англичан, одетых в лохмотья и вечно полуголодных, лишенных крова и источников суще­ствования, бродили по дорогам Англии в поисках хлеба и ночлега. Неудивительно, что XVI в. был отмечен в этой стране рядом крупных крестьянских восстаний и город­ских мятежей, начиная с так называемого «благодатного паломничества» на севере Англии (1536) и восстания Ро­берта Кета в Норфолке (1549) и кончая восстанием в среднеанглийских графствах (1607). Какие же нужны были мощные политические, идеологические и этические скрепы, чтобы общественный строй тюдоровской Англии мог не только функционировать, но еще и выдавать себя едва ли не за общество «всеобщего благоденствия».

Однако и в периоды затишья страна находилась в постоянном брожении. Об этом свидетельствуют печально знаменитые террористические законы против бродяг и ни­щих (известные как «кровавое законодательство»), карав­шие за бродяжничество выжиганием клейм, забиванием в колодки, публичным бичеванием, тюрьмой и галерами, отправлявшие человека на виселицу за мелкое воровство. Раздоры, как эпидемия, охватили имущие классы5. Та­кова была изнанка «золотого века» Елизаветы.

Естественно, что и культура этой сложной историче­ской эпохи была столь же неоднозначной и глубоко про­тиворечивой. По сути своей это была культура Возрожде­ния. Она знаменовала, по словам Ф. Энгельса, глубочай­ший прогрессивный переворот — переход от культуры средневековья к раннему буржуазному просвещению. Провозглашенный ею идеал духовной свободы и автоном­ной деятельной личности открывал пути к раскрепощению и обновлению общества: интеллектуальному, этическому и эстетическому. Это была культура, обращенная к чело­веку и человеческому в нем. Однако новая, гуманистиче­ская культура должна была пробивать себе дорогу сквозь мощные пласты традиционно средневекового образа мыс­лей, схоластики, нетерпимости, фанатизма, невежества. Вообще распространение новой культуры, как и станов­ление новых общественных отношений, было процессом в высшей степени сложным. Различные области духовной деятельности — не говоря уже об общественной практи­ке — далеко не в одинаковой степени затрагивались гу­манистическими тенденциями. Так, если Возрождению Англия была обязана классической эпохой своей литера­туры, то восторжествовавшая в 30-х годах XVI в. Рефор­мация не в малой мере повинна в том, что отражение тех же тенденций в художественной жизни этой эпохи оказа­лось здесь более проблематичным 6. Точно так же, к примеру, в то время как тюдоровская историография испыта­ла несомненное и достаточно сильное влияние гуманизма, английское право в общем сумело его избежать и т. д.

Наконец, нельзя упускать из виду, что творцы новой культуры, независимо от того, что они сами думали, при­надлежали не только «новому времени», но и времени уходящему 7. Восстав против строя мысли и чувств сред­невековья, объявив «варварскими» большинство его ду­ховных ценностей, они, того не сознавая, разделяли мно­гие представления и убеждения этой же эпохи. В качестве примера достаточно сослаться хотя бы на их убеждение в том, что можно совместить в единой системе воззрений античную образованность и христианскую догматику, если только средневековую теологию с помощью той же языче­ской образованности «очистить» и «исправить». Точно так же многие выдающиеся гуманисты лелеяли идеал новой «общественной гармонии», верили в возможность «учреж­дения» государства «всеобщего благоденствия», в котором сохранены феодальная собственность и сословный строй и вместе с тем народ не ведает ни произвола властей, ни опустошительных войн и разорительных налогов, ни при­страстия судов, ни вымогательства чиновников. Причем осуществление этого утопического идеала зависело от степени «просвещенности монарха» и его советников, от распространения гуманистической образованности, прежде всего среди дворянства — сословия, призванного «стоять у кормила правления» 8.