Стихотворения

Ворон импровизирует

Взявший солнце в одну руку, лист в другую — Проскочившая искра сожгла его имя. Тогда он взял лавандовый мешочек с предками под одну руку А вертлявую собаку под другую — Мелькнувшая искра мгновенно расплавила его взгляд на вещи И оставила чёрную дырку на месте его чувства времени. Тогда он взял битву при Сомме в одну руку А таблетку снотворного в другую — Возгоревшаяся искра взорвала клапаны его смеха. Тогда он взял череп убитого человеком коня в одну руку И счастливый коренной зуб малыша в другую — Ударившая искра выжгла его сентиментальность. Тогда он опёрся рукой на могильный камень Держа в другой весёлого роджера — Грянувшая искра укрыла его Игуаной. Тогда он оставил в одной руке полевую мышь А другой ухватил Относительность — Пробившая искра выдолбила его словарный запас. Тогда одной рукой он поймал девичий смех — всё что было — Другой — семилетний медовый месяц — всё что помнил — Пронёсшаяся искра закоксовала его гонады. Тогда в одну руку он взял притворившегося мёртвым паука А другой дотянулся до библии — Громовая искра выбелила ему виски. Тогда он взял первый чих новорождённого в одну руку А смертный холод в другую И позволил искре сжечь себя в пепел. Так улыбка, какую даже Леонардо Не смог бы себе представить, Растаяла в воздухе, оставив груды смеха, Воплей, благоразумия, неосторожности и прочего.

Вороноцвет

Ворон был настолько чернее Лунной тени, Что на нём были звёзды. Он был чернее Любого негра, Как негритянский зрачок. И даже, подобно солнцу, Чернее Любой слепоты.

Боевая ярость Ворона

Когда пациент, пылающий от боли, Внезапно бледнеет, Ворон издаёт звук, подозрительно похожий на смех. Видя, как ночной город на синем горбу горизонта Трясёт свой бубен, Он хохочет до слёз. Вспоминая раскрашенные маски и лопающиеся шарики Умерших от укола, Он беспомощно катается по земле. И видит он вдали свою ногу и задыхается и Держится за ноющие бока — Мучения почти невыносимы. Один его глаз тонет в черепе, мелкий как шпилька, Другой открывает огромное блюдо зрачков, Височные вены раздуваются, каждая с голову месячного младенца, Пятки раздваиваются спереди, Губы поднимаются над скулами, сердце и печень взмывают к горлу, Кровь хлещет фонтаном из темечка — Так в этом мире не бывает. На волосок от мира (С приклеенным на место выпученным лицом Подключёнными к глазницам глазами мертвеца Ввинченным под рёбра сердцем мертвеца Пришитыми обратно разодранными кишками Накрытыми стальным кожухом разбитыми мозгами) Он делает шаг вперёд, ещё шаг, ещё шаг —

Ворон чёрен как никогда

Когда Богу осточертел человек, И Он обратил свои взоры к Небу, А человеку осточертел Бог, И он обратил свои взоры к Еве, Казалось, что всё разваливается. Но Ворон Ворон Ворон сколотил всё заново, Прибил Небеса к земле — И человек закричал голосом Бога. А из Бога потекла человечья кровь. Затем точка сборки Неба и земли треснула, Стала вонять гангреной — Подобный ужас не искупить. Агония не слабела. Человек не мог быть человеком, а Бог — Богом. Агония Усиливалась. Ворон Ухмыльнулся И каркнул: "Это моё Творение", Размахивая собой как чёрным флагом.

Басня о мести

Жил-был человек, Что никак не мог избавиться от матери, Словно был её главной колотушкой. И долбил он её и рубил он её Числами, уравнениями и законами, Что изобрёл он и нарёк истиной. Он расследовал, предъявил обвинение И наказал её, как Толстой, Запрещая, вопя, проклиная, Кидаясь на неё с ножом, Уничтожая её отвращением, Бульдозерами и моющими средствами, Конфискациями и центральным отоплением, Винтовками, виски и скучными снами. Со всеми детьми на руках, рыдая как призрак, Она умерла. Его голова отлетела как лист.

Сказка на ночь

Однажды жил-был человек Почти человек Он как-то не очень мог видеть Как-то не очень мог слышать Не очень мог думать Его тело как-то немножечко Было прерывистым Он мог видеть хлеб который резал Мог видеть буквы слов которые читал Мог видеть морщины на руках на которые смотрел Или глаз человека Или ухо, ногу, другую ногу Но как-то он не очень мог видеть Тем не менее Большой Каньон разверзся для него Словно хирургическая операция Но как-то у него там оказалось только пол-лица И как-то ног его там не было И хоть кто-то говорил он не мог слышать Хотя к счастью его камера работала отлично Морское дно забыло о скромности И показало своих самых тайных рыб Он глядел он пытался почувствовать Но руки его в нужный момент стали смешными копытцами И хоть глаза его работали Полголовы его стало медузой, ничто не контачило И фотоснимки выходили размытыми Огромный боевой корабль с грохотом развалился пополам Словно приглашая его взглянуть Землетрясение обрушило город на сограждан Как раз перед тем как он пришёл С резиновым глазом и заводным ухом И прелестнейшие девушки Клали головы на его подушку высматривая его Но глаза его глядели куда-то не туда Он смеялся шептал но как-то не мог слышать Он хватался но пальцы его как-то не могли держать Он был каким-то смоляным чучелком Как-то кто-то налил его мозги в бутылку Как-то он уже слишком опоздал И стал грудой кусочков под одеялом И когда морское чудовище вылезло и уставилось на шлюпку Глаза его как-то не смогли моргнуть И когда он увидел разрубленную топором голову Пустой взгляд как-то заглотнул всё его лицо Как раз в критический момент Затем выплюнул его целиком Будто ничего не случилось Так что он просто шёл и ел что мог И делал что мог Хватал что мог Видел что мог А затем сел писать автобиографию Но руки его почему-то стали просто палочками Живот стал старой цепочкой для часов Ноги стали парой старых открыток Голова стала разбитым оконным стеклом "Сдаюсь", — сказал он. И сдался. Творение вновь не удалось.