На скосе века

Русской интеллигенции

Вьюга воет тончайшей свирелью, И давно уложили детей… Только Пушкин читает ноэли Вольнодумцам неясных мастей. Бьют в ладоши и «браво». А вскоре Ветер севера трупы качал. С этих дней и пошло твоё горе, Твоя радость, тоска и печаль. И пошло — сквозь снега и заносы, По годам летних засух и гроз… Сколько было великих вопросов, Принимавшихся всеми всерьёз! Ты в кровавых исканьях металась, Цель забыв, затеряв вдалеке, Но всегда о хорошем мечтала Хоть за стойкою         вдрызг            в кабаке — Трижды ругана, трижды воспета, Вечно в страсти, всегда на краю… За твою необузданность эту Я, быть может, тебя и люблю. Я могу вдруг упасть, опуститься И возвыситься,        дух затая, Потому что во мне будет биться Беспокойная        жилка твоя. 1944

Смерть Пушкина

Сначала не в одной груди Желанья мстить еще бурлили, Но прозревали: навредит! И, образумившись, не мстили. Летели кони, будто вихрь, В копытном цокоте: «Надейся!..» То о красавицах своих Мечтали пьяные гвардейцы… Всё — как обычно… Но в тиши Прадедовского кабинета Ломаются карандаши У сумасшедшего корнета. Он очумел. Он морщит лоб, Шепча слова… А трактом Псковским Уносят кони чёрный гроб Навеки спрятать в Святогорском. Пусть неусыпный бабкин глаз Следит за офицером пылким, Стихи загонят на Кавказ — И это будет мягкой ссылкой. А прочих жизнь манит, зовёт. Балы, шампанское, пирушки… И наплевать, что не живёт — Как жил вчера — на Мойке Пушкин. И будто не был он убит. Скакали пьяные гвардейцы, И в частом цокоте копыт Им так же слышалось: «Надейся!..» И лишь в далёких рудниках При этой вести, бросив дело, Рванулись руки…         И слегка Кандальным звоном зазвенело. 1944

Кропоткин

Всё было днём… Беседы… Сходки… Но вот армяк мужицкий снят, И вот он снова — князь Кропоткин, Как все вокруг — аристократ. И вновь сам чёрт ему не страшен: Он за бокалом пьёт бокал. Как будто снова камер-пажем Попал на юношеский бал. И снова нет беды в России, А в жизни смысл один — гулять. Как будто впрямь друзья другие Не ждут к себе его опять… И здесь друзья! Но только не с кем Поговорить сейчас про то, Что трижды встретился на Невском Субъект в гороховом пальто. И всё подряд! Вчера под вечер, Сегодня днём и поутру… Приметы — тьфу!         Но эти встречи Бывают только не к добру. Пускай!     Веселью не противясь, Средь однокашников своих Пирует князь,       богач,           счастливец, Потомок Рюрика,         жених. 1944

* * *

Я раньше видел ясно,           как с экрана, Что взрослым стал           и перестал глупить, Но, к сожаленью,         никакие раны Меня мальчишкой не отучат быть. И даже то,      что раньше, чем в журнале, Вполне возможно, буду я в гробу, Что я любил,       а женщины гадали На чёт и нечет,        на мою судьбу. Упрямая направленность движений, В увечиях и ссадинах бока. На кой оно мне чёрт?            Ведь я ж не гений — И ведь мои стихи не на века. Сто раз решал я         жить легко и просто, Забыть про всё,         обресть покой земной… Но каждый раз         меня в единоборство Ведёт судьба,        решённая не мной. И всё равно —        в грядущем —               новый автор Расскажет, как назад немало лет С провинциальною тоской             о правде Метался по Москве           один поэт. 1947

В НАШИ ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА

* * *

О Господи!      Как я хочу умереть, Ведь это не жизнь,           а кошмарная бредь. Словами взывать я пытался сперва, Но в стенках тюремных завязли слова. О Господи, как мне не хочется жить! Всю жизнь о неправедной каре тужить. Я мир в себе нёс — Ты ведь знаешь какой! А нынче остался с одною тоской. С тоскою, которая памяти гнёт, Которая спать по ночам не даёт. Тоска бы исчезла, когда б я сумел Спокойно принять небогатый удел, Решить, что мечты — это призрак и дым, И думать о том, чтобы выжить любым. Я стал бы спокойней, я стал бы бедней И помнить не стал бы наполненных дней.