Страница 3 из 52
Очнулся Джон Муди в объятиях Арлин — в комнате, которой не узнал. Он лежал, укрытый белой простыней, и сердце у него сжалось от страха. Нужно было выбираться отсюда. Его занесло не туда, это было ему теперь совершенно ясно. Не то время, не та девушка — все не то. Рядом с ним рассыпались по подушке рыжие волосы Арлин. Сейчас, при трезвом утреннем свете, они приобрели цвет человеческого сердца, кровавый цвет. Он выглядел неестественным — определенно не тот цвет, какой мог прельстить Джона Муди, предпочитавшего приглушенные тона.
Арлин приподнялась на локте.
— Ты что? — спросила она сонным голосом.
— Ничего. Спи.
Джон Муди успел уже натянуть штаны и пытался нашарить свои ботинки. Ему в эти самые минуты полагалось бы сидеть на занятиях. Он проходил курс разговорного итальянского, рассчитывая летом — уже со степенью бакалавра архитектуры, но до восхождения к степени магистра — совершить поездку во Флоренцию. Стоять в знаменитых залах, видеть творения великих мастеров, а черными тихими ночами спать без всяких сновидений в тесном номере маленькой гостиницы.
Арлин хотела было притянуть его к себе, но не достала — он нагнулся, вытаскивая из-под кровати свою обувь.
— Поспи еще, — сказал ей Джон. Все эти веснушки, которых он не замечал в темноте. Эти худые цепкие руки…
— А ты что, больше не ляжешь? — пробормотала Арли, не в силах стряхнуть с себя сон. Любовь оглушала, дурманила, погружала в забытье.
— Я посижу покараулю тебя, — сказал Джон.
Это было приятно слышать — Арли, должно быть, улыбнулась в ответ. Джон подождал, покуда она уснет, и встал. Торопливо сбежал по лестнице, которую даже вниз не в силах был одолеть отец Арлин; прошел по пустому коридору. Пыли полно по всем углам, к спинкам стульев все еще привязаны черные траурные ленты, с потолка осыпается штукатурка. Как-то он до сих пор ничего этого не замечал, а приглядеться — все рушится, разваливается на части.
Ступив за порог, Джон с непривычки захлебнулся свежим воздухом. Благословенный воздух, благословенное избавление… За домом раскинулся лужок, заросший золотыми шарами, травой по колено, бурьяном. При свете дня в коттедже никакой особой прелести не наблюдалось — кошмарное строение, если честно. Кто-то додумался снабдить его некстати слуховым окном и неказистым боковым входом. Окрашено в скучный корабельный серый цвет. Язык не повернется назвать нечто подобное архитектурой.
Джон молил бога, чтобы завелась его машина. И как только она завелась, развернулся и покатил назад, к паромной переправе, считая и пересчитывая про себя до ста, как часто поступают те, кому, буквально на волоске от беды, посчастливилось благополучно выкрутиться. Раз — уноси меня отсюда. Два — давай же, не подведи. Три — клянусь, никогда больше не позволю себе оступиться. И так далее, покуда, цел и невредим, не оказался на борту парома, за много миль, на безопасном и надежном расстоянии от будущего, несущего с собой любовь и погибель.
Когда Арлин проснулась, ее окружала тишина. Что он уехал насовсем, дошло до нее не сразу. Она оглядела пустые комнаты, потом посидела на крыльце, думая, что он, возможно, поехал либо в кафе, купить им что-нибудь на завтрак, либо в цветочную лавку — выбрать дюжину роз. Его все не было ни видно, ни слышно. В полдень она сходила на пристань, где кассирше, Шарлотте Пелл, не составило труда вспомнить мужчину, которого описала ей Арлин. Успел к отходу парома на Бриджпорт в девять тридцать. Так торопился, что даже не стал дожидаться сдачи.
Арлин понадобилось две недели, чтобы обдумать и взвесить положение вещей. Другая дала бы волю слезам, но Арлин уже наплакалась на всю жизнь за то время, пока болел ее отец. Она считала, что за поступки следует отвечать, а у всего, что происходит, есть свое основание. Арлин — как и догадывался, судя по размеру ее ноги, Джон Муди — была человеком действия и действовала согласно плану. Она узнала, где он живет, позвонив, якобы от службы доставки, в отдел общежитий Йельского университета и сказав, что должна доставить такому-то корзину фруктов. Не погрешив, строго говоря, против правды: она и впрямь собиралась привезти с собой груши. Джон говорил, что у нее вкус груши, и ей представлялось, что отныне одно упоминание об этом фрукте полно особого смысла для них обоих.
Арлин была по природе не лгуньей, она была фантазеркой. Воображала, что у каждой истории должно быть соответствующее завершение, уместная, сообразная последняя страница. Обратный путь от билетной кассы на пристани завершением не был. Нет еще.
Две недели потребовалось, чтобы уладить все дела. Она очистила чердак и подвал, избавилась от домашнего скарба, устроив гаражную распродажу, и выставила на продажу сам дом, чтоб расплатиться по неоплаченным счетам за лечение отца. В итоге не осталось почти ничего: тысяча долларов денег да считанные пожитки, которые уместились в одном чемодане. Соседи устроили ей на прощанье отвальную в кафе напротив паромного причала. Те самые соседи — еще недавно убежденные, что такой, как Арлин, в будущем ничего не светит, — рады были выпить за то, что она вступает в новую жизнь. В конце концов, чем она хуже других, а попытать счастья имеет право каждый, даже Арли. За угощеньем, макаронной запеканкой с сыром и сандвичами с яичным салатом, соседи дружно желали ей удачи. Куда именно она уезжает, никто не спрашивал. Так уж водится, когда речь идет о будущем. Нередко шагнет в него человек — и исчезнет, и другим остается лишь надеяться, что ему повезет.
До Бриджпорта Арлин добралась на пароме, оттуда на поезде — до Нью-Хейвена. В начале путешествия она была уверена в себе, на подступах к университету — охвачена мучительным сомнением. Выйдя из такси, зашла в кусты рододендрона, где ее дважды вырвало, и поспешно сунула в рот мятную лепешку, чтобы освежить свое дыхание для поцелуя. Пути назад в любом случае не было, так что волнуйся не волнуйся — все едино.
Джон Муди готовился к экзаменам. Он догадывался, что Арлин может пуститься по его следу, и не однажды испытывал приступами дрожь в коленках, задолго до того как Натаниель, сосед по комнате, пришел сказать, что по его душу пожаловала какая-то рыженькая. Джон, с тех пор как вернулся из Лонг-Айленда, постоянно видел сны. Что было уже само по себе недобрым знаком. Отделаться от тягостных сновидений не удавалось, и он принялся урезать себя в сне. Извелся вконец — так, чего доброго, и оценки запороть было недолго. Каждый сон заполняли катастрофы, неверные повороты, серьезные ошибки. И вот одна из них явилась, стучится к нему в дверь.
— Скажи ей, что меня нет, — ответил он Натаниелю.
— Сам скажи. Она ждет в холле.
Джон захлопнул учебники, спустился вниз и — так и есть: она самая, в точности такая, как была, те же веснушки; волнуется, в руках корзинка с фруктами.
— Джон, — сказала она.
Он взял ее за локоть и отвел в сторону. Они остановились в коридоре, возле ящиков для почты.
— Послушай, у меня экзамены. Ты, вообще, представляешь, какого стоит труда к ним подготовиться?
— Но я ведь здесь. Приехала на пароме.
Умишком точно не блещет, подумал Джон. И к тому же притащилась с чемоданом. Он подхватил чемоданчик и знаком позвал Арлин за собой. Вывел наружу, на задворки общежития, где их никто не увидит. Тот факт, что она не сердилась на него, рождал в нем чувство, что, в сущности, это он сам вправе предъявлять претензии. С известной точки зрения, это у него есть причины считать себя потерпевшей стороной. Что она возомнила о себе, черт возьми, чтобы нагрянуть к нему подобным образом? Угробить для него час занятий?
— У меня на все такое нет времени, — сказал Джон, словно обращаясь к кошке, которая забрела к нему во двор. — Езжай домой, Арлин. Тебе здесь нечего делать.
— Нам нужно быть вместе.
Арлин подняла к нему лицо. Она глядела на него так серьезно! Ей едва только стукнуло семнадцать. Все в ней дышало надеждой, светилось ею.
— Да неужели? Откуда ты взяла?