Удар невидимки

— Плохо, — согласился Мюррей. — Орудия нет, мотива, по сути, нет, подозреваемых нет. Если, конечно…

— Только не говорите мне, что для пришельцев не нужен мотив, — сказал Бутлер.

С тем и легли спать — Бутлер занял каюту Дранкера в смутной надежде, что дух убитого подскажет ему во сне хоть какую-нибудь идею. И действительно, что-то промелькнуло в затуманенном уже сознании, та же самая мысль, которую не удалось ухватить, когда за иллюминатором проплывало тело Дранкера. А ночью Бутлеру снились Эркюль Пуаро и Шерлок Холмс, спорившие между собой о том, можно ли убить человека с помощью заклинаний и заговоров.

Проснулся Бутлер среди ночи и едва не вылетел из спального мешка, сделав резкое движение. Коллега Мюррей спал, дверь в его каюту была плотно прикрыта. Комиссар проплыл, держась за поручни, в лабораторный отсек. Он с трудом сдерживал тошноту: желудок, тем более, после внезапного пробуждения, не желал мириться с невесомостью. Он уже знал, что искать. Собственно, искать было и не нужно — разве вчера он не сидел у криогенного аппарата целый вечер? Нужно лишь было разобраться — как. И ведь наверняка та же идея пришла в голову Аль-Харади — теперь комиссару стали ясны взгляды, которые бортинженер то и дело бросал поверх его головы.

Через час, перепробовав работу криогенной системы «Север» в различных режимах, Бутлер не выдержал и постучал в дверь каюты Мюррея. Американец что-то пробормотал в ответ и минуту спустя появился в лабораторном отсеке.

— О! — сказал он, увидев Бутлера за пультом «Севера». — Вы тоже догадались… Я хотел сначала проанализировать все следствия… Итак, где?

Бутлер нажал на пульте комбинацию клавиш, сверяясь с табличкой-инструкцией, расположенной под пластиковым покрытием прямо перед глазами оператора. «Север» отозвался тихим шуршанием, после чего в верхней части аппарата открылся люк, дохнуло морозным воздухом, и на приемный лоток выпал белый брусок, по форме напоминавший лезвие топора. Если бы лоток в ту же секунду автоматика не прикрыла крышкой, брусок, оттолкнувшись, неминуемо поплыл бы вдоль помещения лаборатории.

— Сухой лед, — прокомментировал Бутлер.

— Да, — согласился Мюррей. — Я подумал о том же. Если увеличить силу сброса и отключить автоматику, закрывающую лоток… А? Это ведь можно запрограммировать? Удар получится сильным, а час спустя от «топора» не останется и воспоминаний…

— И Аль-Харади знал об этом, когда мы с ним беседовали, — кивнул Бутлер.

— Знать — не значит сделать, — возразил Мюррей, впрочем, без уверенности в голосе.

— Есть мотив, есть возможность, есть орудие, — заключил комиссар.

— Утром мы вызвали на связь Аль-Харади, — сказал мне Роман, морщась, будто проглотил дольку лимона: воспоминание было не из приятных. — Я сидел вне поля зрения камеры, говорил Мюррей. Бортинженер и не думал отпираться. Да, он еще вчера, во время разговора, догадался, как это могло быть проделано. Да, промолчал, потому что хотел все обдумать. Нет, не сообщил, потому что не успел. Нет, доказать свою непричастность он не может. Да, он мог, в принципе, составить такую программу. Кстати, из всех, кто был на станции, только он и мог. Да, он мог составить программу таким образом, чтобы она стерлась из памяти компьютера сразу после исполнения. Да, он понимает, что подозрение падает только на него…

— Но я не делал ничего подобного! — сказал Аль-Харади. — Зачем? Мои взгляды вам уже известны.

— Вызвать напряженность между евреями и палестинцами, — сказал Мюррей.

— Глупости! Любой хамасовец сделает это с куда большим успехом, взорвав магазин в Иерусалиме!

— Не хочу спорить, — вздохнул Мюррей, — хотя теракт в космосе вызовет такой резонанс, перед которым…

— А зачем так усложнять? Я мог пырнуть Михаэля ножом перед объективами телекамер, это видели бы миллионы зрителей, и вот тогда резонанс, действительно, был бы… По-вашему, я идиот?

— Господин Аль-Харади, — вздохнул Мюррей. — Если бы у нас были прямые улики, сейчас мы не вели бы этот разговор, вы же понимаете. Я вас не обвиняю. Я только говорю о том, каким будет общественное мнение… И, в конце-то концов…

— Если не я, то кто же? — презрительно сказал Аль-Харади.

— Мне было не по себе, — продолжил свой рассказ Роман Бутлер. — Все было, вроде бы, совершенно ясно — пусть и не существовало прямых доказательств. Но… было в этом нечто неправильное. Психологически неправильное, ты понимаешь, Песах? Я не должен был верить этому Аль-Харади, но я ему верил! И, вернувшись на Землю, в тот же день отправился в Дженин, где отдыхал, вернувшись из Лиона, борт-инженер «Беты». Ты можешь себе представить, с каким настроением меня там встретили… При въезде в город забросали камнями… Аль-Харади говорил со мной, цедя слова и не глядя в мою сторону… Но я-таки разговорил его. В конце концов, это было в его интересах. Действительно, если не он, то кто же?

— И кто догадался первым? — спросил я через несколько минут, потому что Бутлер, задав свой риторический вопрос, надолго замолчал, глядя на площадку стереовизора, где отплясывала какая-то полуголая девица.

— Что? — вздрогнув, переспросил Роман. — Муса, конечно.

— Но у вас, опять-таки, не было доказательств.

— Не было и нет, — согласился Роман. — Поэтому этот человек до сих пор на свободе. Газетчики в те дни так уж вокруг нас обоих увивались… Аль-Харади в одном из интервью рассказал о нашей идее, не назвав моего имени — я так хотел. Я ведь лицо официальное, и мнение мое должно быть подкреплено доказательствами. А Муса спасал свою репутацию, ему можно было…

— Итак, финал, — попросил я, — у меня включен диктофон, и для рассказа мне нужна концовка.

— Видишь ли, сказав «алеф», оказалось не так уж сложно сказать «бет». Почему, действительно, мы были так уверены, что пресловутый «Север» запрограммировал кто-то из экипажа? Типичная психологическая инерция. Это можно было сделать и в автоматическом режиме — по команде ЦУПа. Достаточно было Мусе придти к такой мысли, все остальное я проделал сам — вопрос техники.

— И психологии, — вставил я.

— Да, психология дала мотив, а оперативная разработка — исполнителя. Ревность, черт ее дери, эта вечная, как мир, ревность. Молодая жена Дранкера была прежде замужем за Хаимом Рубиным. Личность тоже всем известная — наша гордость, кандидат в экипаж «Ариэля», вот-вот полетит к Марсу… Я не хотел бы вдаваться в детали, это личные отношения. Мира ушла от Рубина, и он не смог смириться. Конструктивные особенности станций он знал не хуже Аль-Харади… Дежурил он в ЦУПе в очередь с другими космонавтами Еврокосмоса. Тогда летал еще предыдущий экипаж, но это не имело никакого значения, ведь полеты расписаны на годы вперед…

— И не докажешь… — сказал я. — Да-а, — протянул Роман. — Когда Рубина исключили из марсианского экипажа, он не возразил ни слова — догадался, в чем причина. И это стало для него единственным наказанием…

— К сожалению, — сказал я.

Бутлер промолчал. Не знаю, о чем он думал. Возможно, вспоминал дело еще одного Хаима — Воронеля… Впрочем, это уже другая история.