Страница 16 из 88
– Я вам не рассказывала, что мой муж Бобби изобрел новую, более совершенную конструкцию автопилота? И продал свое изобретение огромному концерну в Сан-Диего? Они за него просто ухватились: была война, и все такое. Да, вот как вышло. Насколько я знаю, от этого самолеты смогли летать по заданному курсу на той же высоте более ровно, чем раньше. На эти деньги мы с Бобби и переехали в Коув. Наши дети к тому времени уже выросли и разъехались. – Она покачала головой, улыбнулась и вдруг добавила:
– Бьюсь об заклад, тело было здорово изуродовано, когда вы его нашли.
Преодолевая приступ дурноты, Салли кое-как пробормотала:
– Да, бедняжку сбросили со скалы. Очевидно, ее подхватил прилив.
– И кто же она такая?
– Мы пока не знаем. Шериф Маунтбэнк это выяснит. Скажите, миссис Неттро, вы случайно не слышали ночью женский крик? – спросил Квинлан.
– Можете называть меня Тельмой, молодой человек. Мой милый Бобби умер зимой тысяча девятьсот пятьдесят шестого, как раз после того, как переизбрали Эйзенхауэра. Он звал меня Хеллз-Беллз<Адские колокола (англ.).> – но всегда улыбался, когда произносил это прозвище, поэтому я на него не злилась. Женский крик, говорите? Вряд ли. Я люблю включать телевизор на полную громкость.
– Это было уже глубокой ночью, – уточнила Салли. – В это время вы, наверное, давно лежали в кровати.
– У меня такие тугие бигуди, что из-за них я не слышу не единого звука. Спросите Марту. Она, если не занята поисками мужика, лежит в кровати и думает на эту тему. Может, она что-то слышала?
– Что ж, ладно.
Квинлан откусил кусочек чесночного гренка.
Смакуя восхитительный вкус чеснока и масла, он даже вздохнул от удовольствия.
– Женщина кричала где-то поблизости, возможно, прямо через дорогу от дома Амабель. Она была чьей-то пленницей, а потом тюремщик ее убил. Что вы думаете на этот счет?
Тельма не спеша жевала очередной кусок цыпленка. С ее подбородка нитями свисал расплавленный тертый сыр «моцарелла».
– Я думаю, молодой человек, что вам с Салли стоило бы поехать куда-нибудь в тихое местечко и пообжиматься. В жизни не видала, чтобы девушка была в таком смятении, как бедняжка Салли. У нее все вверх дном. От Амабель же ничего толком не добьешься. Она сказала только, что у тебя были трудные времена и сейчас ты приходишь в себя после неудачного замужества. Амабель сказала, что никто из нас не должен говорить никому ни слова и что тебе нужен мир и покой. Можешь не волноваться, Салли, в Коуве никто не станет звонить в полицию и доносить на тебя.
– Спасибо, мэм.
– Зови меня Тельмой, Салли. Ну, так что вам обоим известно про того юриста – большую шишку из Вашингтона, которого недавно убили?
Джеймсу показалось, что Салли упадет в обморок и рухнет прямо в жаркое из цыплят. Ее лицо стало бледнее, чем сама смерть. Он поспешил ответить с полнейшей невозмутимостью:
– Думаю, что нам известно не больше, чем кому-нибудь еще, Тельма. Вот вы, например, что об этом знаете?
– Поскольку я – единственная, у кого есть по-настоящему работающий нормальный телевизор, то я знаю в сотню раз больше, чем кто бы то ни было в этом городе. Вы, например, знаете, что муж сбежавшей дочери выступал по телевизору и умолял ее вернуться? Он говорил, что волнуется, что она, дескать, была немного не в себе и не понимала, что делает. Сказал еще, что она больна и не отвечает за свои поступки. Он заявил, что по-настоящему о ней беспокоится, и хочет, чтобы она вернулась, и он бы тогда смог о ней позаботиться. Вы это знали? Это уже кое-что, верно?
Теперь Салли уже не упадет лицом в тарелку: у Квинлана было такое ощущение, что она попросту превращается в камень.
– И когда же вы это слышали, Тельма? – спросил он небрежно, думая в этот момент, что ему вряд ли когда-нибудь в жизни захочется съесть еще кусочек этого жаркого по-итальянски.
– Это передавали по каналу Си-эн-эн. По Си-эн-эн можно услышать все, что угодно.
– Не помните, что еще он говорил?
– Да все о том же. Довольно убедительно умолял с экрана, выглядел очень искренним. Красивый мужчина, но какой-то слишком уж прилизанный. И еще, насколько я могу судить, у него слабый подбородок. А что вы оба об этом думаете?
– Совсем ничего, – ответила Салли. Джеймс с удовольствием отметил, что в ее голосе не прозвучало страха.
Казалось, Тельма не замечала, что ее слушатели перестали есть. Она добавила со смешком:
– Вот Джеймс мне нравится. Он совсем не такой холеный и нежный, как муж той бедняжки. О нет. К тому же он не мажет волосы всеми этими муссами и гелями для укладки. Готова поклясться, что муж бедной девочки никогда бы не воспользовался таким славным большим пистолетом, какой Джеймс носит под пиджаком. Ни за что! У него, должно быть, есть один из тех маленьких дамских «дерринджеров». В общем, что ни говорите, а на мой вкус он слишком лощеный. Вот что я тебе скажу, Салли: коль скоро Джеймс оказался здесь, я бы посоветовала тебе воспользоваться им на всю катушку. Мой покойный муж всегда говорил: Тельма, мужчины любят, когда их используют. Используй меня. Да, мне все еще очень не хватает Билли. Он ведь, знаете, подхватил пневмонию тогда, в тысяча девятьсот пятьдесят шестом, и сгорел в четыре дня. Как жаль! – Она вздохнула и взяла еще один кусок цыпленка.
В конце концов им удалось улизнуть, сославшись на то, что у Салли заболел живот.
– У меня такое ощущение, словно я проглотил долек пять чеснока, – вздохнул Квинлан.
– Да, но все было восхитительно вкусным, пока Тельма не упомянула про Скотта.
– Он хочет о вас позаботиться.
– Еще бы ему не хотеть! О, я в этом не сомневаюсь!
Джеймсу захотелось, чтобы она рассказала о своем муже. Что он ей сделал? В ее голосе звучал не столько страх, сколько горечь. Другое дело, когда ей позвонил тот тип, что выдавал себя за ее отца, – тогда это был действительно страх.
Салли повернулась к нему. Она выглядела еще более бледной, если такое вообще было возможно; и какой-то осунувшейся, словно из нее высосали последние жизненные силы.
– Вы были ко мне очень добры, и я ценю это, но теперь мне необходимо уехать. Я больше не могу здесь оставаться. Теперь, когда он рассказал обо мне с экрана телевизора, может быть, меня уже кто-нибудь увидел. Кто-то может позвонить, в полицию. Я должна уехать. И знаете, что еще? Тельма все поняла. Она просто развлекалась, играла со мной, как кошка с мышкой.
– Никто никуда не позвонит, потому что вашего мужа здесь никто не видел. Если бы он пообещал награду, тогда другое дело. Готов поспорить, Тельма позвонила бы в ту же минуту. И при этом бы непрестанно посмеивалась. Да, эта старая перечница действительно знает. Но она ограничится тем, что будет издеваться над вами, получая от этого безмерное удовольствие. Послушайте, Салли, кроме нее, ни одна душа здесь и понятия не имеет, кто вы такая. Для всех вы просто племянница Амабель, и только. Более того, я даже уверен, что если кто и узнает правду, то не скажет ни единого слова. Лояльность, понимаете, что я имею в виду?
– Вот именно. Понятия не имею.
«Ну и ну, – подумал Джеймс, ступая с ней в ногу. – На что же, черт подери, была похожа ее жизнь?» Он не мог припомнить, был ли в его комнате в башне телевизор. Хорошо бы все-таки был. Интересно бы посмотреть, как Скотт Брэйнерд умоляет жену вернуться к нему.
Они дошли до дома Амабель.
– Не уезжайте. Знаете ли, совсем не трудно быть лояльным, когда это тебе ничего не стоит. Пусть эта история тянется себе потихоньку, а вы просто держитесь от нее подальше. Кроме того, у вас ведь нет денег, правда?
– У меня есть кредитные карточки, но я боюсь ими пользоваться.
– Да, за карточками очень легко проследить. Я рад, что вы ими не воспользовались. Вот что, Салли. У меня есть кое-какие друзья в Вашингтоне. Позвольте мне сделать несколько звонков и узнать, как обстоят дела на самом деле.
– Друзья? Какие друзья? Джеймс улыбнулся.
– Похоже, я не могу застать вас врасплох, правда?