Страница 46 из 53
Перевод В.Липко
ДВА АКТА
1 Едва Хайдар-чокки рассказ начнет о прошлом, из глаз бежит слеза, взлетает к небу вздох. Как будто он опять придавлен тяжкой ношей… Как стар он, наш Хайдар! Как стан его иссох! Седую бороду сожмет рукой сухою, воспоминания сзывая в тесный круг. Он трогает кобыз сердец, и повесть течет, мудра, проста. Ее послушай, друг: «Подобен морю мир, а голова людская подобна валуну на берегу морском. Шумит волна, валун тот обтекая, бежит вода, а камень, изнывая от жажды, сух, как горя горький ком. В те годы я имел лишь черствую лепешку. Крутые жернова попреков и обид давили грудь мою. Захлебываясь кровью, подобен был я пойманному соловью. Тот золотистый луг на берегу зеленом — в нем жизнь моя и молодость моя. Там солнце спину жгло, мороз там жег лицо нам, водой нас обделяла там скупая Сырдарья. Коль крепки у тебя и бодры ноги, поднимемся на холм, к тому вон рубежу. Я с этого холма, что было в прошлом, тебе как на ладони покажу. То поле видишь? Там я исполу лет сорок работал, как верблюд, ютился в шалаше, мечтал хоть день быть сытым, ждал удачи, а счастье всё не шло, застыло на меже. Смотри — вон хауз там, а вон супа под тенью разросшегося вширь карагача. Был то приют отчаянья и горя, на той супе свила гнездо печаль. Здесь дом стоял, построенный на диво. Раскинут сад — не сад, а сущий рай. В нем яблони цвели, урюк и сливы. Плодами разными богат родимый край. Да не богат он был счастливой долей для тех, кто беден и кто смелым слыл. Сосед Акбар-амин, богач известный, владельцем сада и арыка был. Для нас земля жестка, а небеса жестоки, — к амину, что ни день, за помощью идем, чтоб голод утолить — щепотку чаю и горсть муки под урожай берем. На черном небе доли человечьей не видно было ни одной звезды. Тогда, отчаявшись смягчить амина, решили в город обратиться мы. Ты видишь хауз тот и ту супу под тенью карагача и розовых кустов? Знай, то гнездо отчаянья и горя, там вывела беда своих птенцов. Был день весны. Рассвет росист и мягок. На листьях влажных бисер чистых слез. „Собраться у супы!“ — велел безусый, что в осень за амином счеты нес. Покорно собрались. Покрыта была супа просторная ковром. Какой-то старец, утонув в подушках, разглаживал усов густое серебро. Он что-то под нос бормотал, считая. Чалма его — что аиста гнездо. Он был святее самого Хидыра. Халат его блистал, сиял звездой. Мы подошли и приложили руки к сведенным голодом, запавшим животам. Склонились, как велит приличье, сказали неизбежное: „Салам“. Старик — судья. Амин сидел с ним рядом. Писец, мирза, потрепанный на вид, держал перо, читал тетрадь большую, вновь повторял поток былых обид. „О непокорные! — судья промолвил гневно. — Вы неспособны милости понять. Добра не помнит разве лишь собака, а вам пора добро амина знать. Вы жаловаться вздумали? Вы что же, бесстыжими глазами запаслись? Или, забыв святой закон Корана, вы с подлыми гяурами сошлись?“ Как против сильных будешь защищаться? Мы с тем судьей, бороться не могли. И суд, начавшись окриком суровым, был кончен полной описью земли. Перо мирзы проворно заскрипело. Слова тяжелые ложились в ленты строк. В глазах амина, будто бы печальных, горела радость, искрился восторг. Так наши мазанки, земля согласно акту к амину перешли — в счет сделанных им „благ“. Гневны зрачки судьи, они — печаль насилья, и медную печать судья кладет на акт. О, если бы амин взял дочь мою, обидой и то б не так вскипел, наверно, я! И если бы втоптал он в грязь лицо Хидыра, всё ж не унизилась бы так душа моя… На той земле я с той поры лет сорок жил как батрак Акбар-амина. Так посевы и дома ушли в его владенья… Вот то, что дал нам первый акт».