Страница 9 из 37
Если бы меня попросили изобразить на рисунке всю прожитую мною жизнь, я нарисовала бы кучу надкусанных конфет без фантиков. Я искала ту, с моей любимой начинкой. Искала так, как делаю все, за что ни возьмусь: быстро, жадно и бестолково. И вот, остановившись, я думаю: а существует ли такая конфета, или я просто терпеть не могу сладкое?..
Было много: любовников, баров, книг, пьянок, похмелья, переездов, концертов, друзей, мест работы, чувства вины, страстей, просчетов, жирных точек, ошибок, ожидания, слез, больниц, красоты, страха, истерик. Было мало: заботы, подарков, невинных радостей, благодарности, смысла. Мне случалось лично разговаривать с Богом, торговать собой за гроши, прыгнуть с балкона в перчатках, шапочке и застегнутом на все пуговицы пальто, помочиться из окна пятого этажа, похоронить лучшего друга, пережить глубочайшее унижение с опозданием в три года и отомстить в тот же день. А теперь у меня такое чувство, что за всей этой каруселью я пропустила что-то очень важное. Теперь я сижу весь день на диване, в розовой пижаме в цветочек, неумытая и непричесанная, сижу и думаю думу. Но мыслей как таковых нет, а есть бесконечная вереница воспоминаний о каких-то историях, одна нелепее другой. И ничего не остается, как только рассказывать.
Однажды (думается, мне было лет двадцать) я зашла в бар на стадионе. У меня были деньги на чашку кофе и шоколадный батончик (без батончика не наливали кофе, а без кофе не давали пепельницу). Я была в своей лучшей одежде: вышитых джинсах от первого брака и заправленном в них растянутом свитере. Ко мне подсел нестрашный молодой мужчина в лисьей ушанке и с ключами от автомобиля. Он купил две бутылки болгарского вина и назвал свое имя. Больше он не сказал ничего. Мы просидели весь вечер молча. Он хотел споить меня. Смотрел, как я пью, а вино из своего бокала выливал под стол, прямо на пол. Потом я поехала с ним. У него дома была большая кровать, видеодвойка и коробка с кассетами. Там не было ни одной книги. Ни одной, даже журнала. Утром он сказал еще вот что: «Люблю хорошо провести время с девчонкой». Думаете, я знаю, зачем с ним поехала?.. Черта лысого. Никогда не знала. Объяснение можно найти чему угодно, но в массе случаев оно мне не требуется. Я живу в стране незаданных вопросов. Как кот или там, не знаю, кролик. Практически все, что я о себе узнаю, — из чужих уст.
Так вот, то, что со стороны кажется какой-то патологической активностью, на самом деле имеет совершенно иную природу. Все эти фантасмагории, из которых состоит моя жизнь, — лишь результат того, что я почти никогда ни от чего не отказываюсь. Беру все, что само плывет навстречу, без разбору. Дайте мне в руки что угодно, билет на поезд, обручальное кольцо, член, гранату с выдернутой чекой. Обещаю сказать спасибо и использовать по назначению.
Не позволяй мне увлечь тебя перепиской. Даже если ты не напишешь в ответ ни строчки. Просто не позволяй себе открывать мои письма. Знаешь, что сделают с тобой мои слова?.. Они будут жечь тебя. Ты будешь перечитывать их снова и снова, и каждый раз они будут тебя жечь. Представь, сегодня мне приснилось, что во мне завелись голубые гусеницы, тонкие, изгибистые, рогатые. Мой дом был во влажном саду, где каждый лист горячо дышал под солнцем. Четыре квадратных таблетки на ночь, и одеяло ласкает, как живое. Не позволяй мне. Однажды в письме я пришлю тебе бомбу, которая разорвет твое сердце и забьет осколками мозг. Между строк, между слов, между букв — мои письма наполнены двадцать пятыми кадрами; сегодня мне снились туманные низины, и огромные светляки с глазами, как вишни, и пронзительные цикады, обступающие муслиновый полог со всех сторон. А самое главное, не позволяй мне давать тебе имена. Как только я назову тебя именем, которым никто никогда тебя не звал, от тебя отделится тонкая, невидимая оболочка и сделает шаг мне навстречу. Она заживет своей жизнью, жизнью, которую я вдохну в нее, и будет жить на моих страницах, и я буду ею владеть. Я поведу ее тайными тропами туда, где дрожат полураскрытые винные цветы, я наполню ее вены гранатовым соком, а ты будешь изнывать от жажды над моими письмами, читая их снова и снова. Знаешь, что там, в моих письмах, в прозрачных конвертах, там спороносная язва и голубые гусеницы, которые станут сладко грызть тебя изнутри. И сейчас, в самый миг, когда эти слова проступают на сетчатке твоих глаз, ты молчишь и почти не дышишь, потому что ты опоздал. Ты уже мне позволил. Видишь, как летит на пол керосиновая лампа, как в лопнувшем стекле пляшет живой огонь. Здесь и сейчас, на огненном поле, мы станем жалить друг друга вновь обретенной любовью, как обезумевшие скорпионы. Настоящая она или нет — ты не узнаешь; тебе не попробовать ее на зуб, не уложить под ультрафиолет, не разглядеть водяные знаки. Здесь и сейчас зеркала текут амальгамой, меняя местами меня, тебя и наши отражения, и повсюду раскинуты беспроводные сети, разбросаны битые байты, и я маню тебя раздвоенным языком Си плюс плюс все, что угодно. Протяни мне мизинец в знак примирения с потерей реальности, и я окуну его в теплый мед; ты увидишь, как чудесно засыпать обманутым, когда мои слова звучат в голове смеющимся эхом.
Святой Себастьян
Первый раз я его увидела в клубе «888», показала на него пальцем и спросила не помню у кого: кто это? Мне ответили с благоговением: это Ш., у него такой интеллект. Так и сказали. Ха-ха, теперь я припоминаю, что спросила я все же у мужчины, потому что интеллект в Ш. был не главное. А главное было то, что он отъявленный покоритель женских сердец. Но тогда я как-то об этом сама не догадалась. Красив он был божественно, как один немецкий киноактер. Почти всегда молчал и улыбался. А улыбка такая немножко высокомерная, ироничная и очень загадочная. Однажды пили на улице в честь чьего-то дня рождения, компания дивная, все сплошь звезды андеграунда, а мимо шел Ш. Предложили присоединиться, не побрезговал. Был в белом льняном костюме, как мне потом объяснили, за тысячу долларов, а у нас разливное пиво из канистры, пластиковые стаканы и вобла. Я не одна, глупо шучу, Ш. молчит и улыбается вот этак горько и загадочно, сразу видно, что умен, и страдал, и тонок чрезвычайно. Ах, черт возьми.
Мельком, вскользь, у случайных знакомых пытаюсь о нем что-нибудь узнать. Вроде разведен, вроде жил в Америке, вроде сидел в тюрьме, вроде играл на бирже, вроде был богат, вроде кризис его разорил, вроде покер, вроде героин, но как-то все неточно, все размыто и неясно. Люблю, когда вот так.
Потом была осень, сумасшедшая какая-то вечеринка у К., когда они еще были вместе, и тот знаменитый дом на берегу Оби, трехэтажный, где один сплошной дизайн и все для сумасшедших вечеринок. Народу человек сорок, все пьяны, на мне такие коротенькие шортики, и одна здоровая лесбиянка в порыве страсти валит меня на кучу угля, все ноги в синяках, мотоциклы ревут — кто-то еще подъехал, а потом начинаются дурацкие клубные конкурсы. И вот мне дают куриное яйцо с предложением засунуть его мужчине в одну штанину, а вынуть из другой, я сажусь перед мужчиной на корточки, поднимаю голову и вижу Ш., и на лице его такая улыбка, что сразу понятно, его втянули против воли, просто друзья, вино, упираться глупо, но он будет выглядеть достойно, даже когда полузнакомка катает у него в брюках сырые яйца. И что вы думаете. Мы выиграли этот конкурс. И нам достался приз в виде пачки сигарет «Труссарди». А наутро я выхожу из гостевой спальни и вижу, что Ш. сидит у телевизора, держа на коленях Машу, а она гладит его руки.
Потом Ш. долго живет с Машей, я однажды даже бываю у них в гостях. Трескаются на пару героином почем зря, читают книги, обедают у родителей. Производят впечатление падших совершенно, но все равно есть в них обоих что-то… красивые очень, декаданс такой. Потом они расстаются, и он завязывает. Работает в галерее у К., в баре, в мой день рождения наливает мне бесплатно и отгоняет от меня назойливых ухажеров со словами «это моя девушка». И если честно, я млею. Есть такие люди, они на всех своих женщинах (мужчинах) как будто знак качества ставят. И об этих партнерах-партнершах говорят потом: он(а) спал(а) с… Вот он из таких, да. А потом он куда-то исчезает.