Гнёт ее заботы

Перевернутое лицо статуи удивленно глянуло на него, каменный рот раскрылся и что-то гортанно прокаркал по-немецки.

Кроуфорд не разобрал, что она сказала, да и знать этого не хотел; он надавил сильнее, не обращая внимания на крики Вернера и боль в левой руке, втиснутой под голову статуи…

…И кончик ножа отломился. Кроуфорд успел отдернуть руку, и зазубренный конец ножа лишь слегка порезал незащищённую брюшную полость.

Статуя застыла, успокоенная eisener-breche торчащим из ее горла. Ее рот был все еще распахнут в немом вопле.

Кроуфорд отложил сломанный нож и снова принялся тянуть каменную голову. Свободной рукой он пытался не дать закрыться рассеченным тканям Вернера.

Старик был без сознания, но все еще дышал, и Кроуфорд знал, что если его пульс начнет слабеть, Джозефина ему об это скажет.

Он чувствовал, как уходят его собственные силы, и, процедив проклятье, напрягся, а затем что было сил рванул статую ― мгновение спустя он полетел на пол, сжимая в руке ужасное каменное существо.

Комната заходила ходуном, хрустальные люстры закачались, и он услышал доносящийся с улицы гул, словно саму Венецию сотрясали спазмы землетрясения.

Джозефина тоже упала, ее глаза были зажмурены от боли, а окровавленные руки обхватили живот. Кроуфорд подумал, что близнец нефелим умирает внутри нее.

Он отшвырнул статую и, бросив тревожный взгляд на потолок, прыгнул обратно к своему пациенту.

Когда Джозефина упала, кровь вновь брызнула из разорванной вены, но он обнаружил ее и зажал отверстие. Дыхание Вернера было учащенным, но ровным и глубоким, и Кроуфорд, левая рука которого была погружена брюшную полость древнего человека, позволил себе на мгновение расслабиться.

Джозефина медленно села и осторожно опустила руки, словно быстрое движение могло вернуть боль обратно.

Кроуфорд к тому времени начал свободной рукой вытирать кровь с краев зияющей раны Вернера, но он улучил мгновение и глянул на Джозефину. ― Ты в порядке? ― спросил он.

― Я… думаю да, ― ответила она, снова вставая возле него.

― Приготовь нить для сшивания, ― сказал он, и Джозефина подняла одну из длинных нитей, на которые они разорвали ленты с его лодыжек.

Он взял протянутую нить, и после того, как кончиком сломанного ножа освободил вену от окружающих ее тканей, одной рукой перевязал разорванный сосуд между местом, где он был поврежден и местом, где его сдавливали большой и указательный палец его левой руки.

Он позволил напряженным пальцам расслабиться ― вена возле узла раздулась, но узел держал крепко. Если кровь и просачивалась через узел, то делала это очень медленно.

Он переключил внимание на разрез, который предстояло зашить.

― Джозефина, ― задумчиво сказал он, протягивая ей сломанный нож, ― не могла бы ты отломать каблук от твоей туфли? А затем с помощью ножа вытащить один из гвоздей?

Джозефина взглянула на свои туфли, затем на нож. ― Хорошо.

Не прошло и минуты, как она протянула ему гвоздь, и он принялся за работу.

Кроуфорд осторожно использовал кончик сапожного гвоздя чтобы проколоть отверстия в краях рассеченных тканей, отчаянно замирая от каждого порывистого вдоха и выдоха старика ― затем он взял из рук Джозефины еще одну ленту, обсосал один ее конец, чтобы придать ему жесткости, и начал шнуровать самый глубокий разрез.

Спустя долгую минуту кропотливой работы он крепко стянул все последующие дюймы разреза, так что рассеченная брюшная полость оказалась надежно закрытой, и ничто не расходилось.

Он перевел дыхание и протянул руку за следующей лентой.

Они сшили все мускулы, а затем кожу. Вернер все еще дышал, хотя так и не пришел в сознание. Из разреза выступала кровь, но не настолько сильно, чтоб по этому поводу волноваться.

Кроуфорд выпрямился. Кожа головы зудела от осознания потолочных камней, нависающих в шести ярдах над ними. Он опустился на колени возле измазанной кровью статуи, сомкнул на ней руки, а затем заставил себя выпрямить ноги и подняться, хотя от этого усилия у него потемнело в глазах, а из носа снова пошла кровь. ― Быстро! ― выдохнул он. ― Наружу, туда, откуда пришли.

Джозефина подхватила кожаную сумку, и они, пошатываясь и хромая, устремились к двери, ведущей в широкий коридор.

Статуя как раз прошла через узкое окно, стекло которого выбила пушка австрийцев. Не доверяя своим оглушенным ушам, Кроуфорд не двигался с места до тех пор, пока Джозефина не заверила его несколько раз, что слышала всплеск, с которым статуя утонула в канале.

Наконец он кивнул, взял ее за руку и бросился к лестнице.

По площади взад и вперед носились люди. Дважды Кроуфорд слышал, как гром орудийного выстрела эхом отражался от кружевной, поддерживаемой колоннами стены Дворца Дожей, но никто не приближался к ним, пока они, хромая и спотыкаясь, не миновали подавляюще высокие, но снова дремлющие колонны Грай и не бросились к лестнице, ведущей к причалам.

Рядом простирались скрывающиеся в тени арочные своды дворца. Из-под одного из них им навстречу шагнул мужчина и, заступив дорогу, выбросил вперед руку. Кроуфорд устало поднял меч и все еще заряженный пистолет.

― Я Карбонарий, ― поспешно сказал незнакомец, и когда Кроуфорд присмотрелся, он узнал его бородатое лицо. Это был предводитель отряда Карбонариев, который помог им добраться до логова Вернера.

― Здесь неподалеку лодка, которая отвезет вас в Лидо, ― тихо и поспешно сказал командир, ― в маленьком канале возле Пьяного Ноя[449]. Он зашел им за спину и начал подталкивать их вперед.

Он провел их вдоль южной стены дворца, с простершимися по правую сторону на четверть мили в ширину водами канала ди Сан Марко, и у самого подножия Соломенного Моста толкнул их налево, в сторону от ступеней, между двух колонн дворца. Впереди лежал канал, в который чуть ранее выпрыгнул Карло. Кроуфорд увидел ожидающего их гондольера ― одна нога на мостовой, а вторая на корме узкого суденышка.

― Австрийцы в смятении, ― сжато сказал их проводник, ― а стража их тайного короля посходила с ума. Мы благодарны вам. Он в последний раз подтолкнул их вперед. ― Но даже не вздумайте возвращаться в Венецию, ― добавил он.

Кроуфорд поднял взгляд и запоздало сообразил, о чем минуту назад говорил их проводник ― над колоннами в юго-восточном углу здания располагалась скульптура Ноя, раскачивающегося под виноградной лозой, расплескивая вино из кружки, и почти потерявшего свое одеяние, неряшливо сбившееся вокруг его талии.

Когда они с Джозефиной забрались в гондолу, он снова поднял взгляд на бедного Ноя. «Пожалуй, ― подумал Кроуфорд, ― он имел полное право напиться и потерять штаны, после того, как спас всю органическую жизнь на земле».

Он свинтил крышку фляжки и протянул ее Джозефине, пока гондольер правил от берега, и когда она передала ее обратно, он поднял фляжку в направлении Ноя и осушил последний остававшийся в ней глоток. Позади них нависал Мост Вздохов, но он смотрел только вперед, туда, где посреди ночи вырастали башни и купола церкви Сан-Джорджо Маджоре.

Когда они достаточно отдалились от берега, и гондольер начал налегать на весло, чтобы повернуть их на восток к лагуне, Кроуфорд нащупал в сумке Джозефины завернутое в рубашку сердце Шелли. Он прошептал молитву расщепленной, изъеденной временем голове Христа, а затем перегнулся через планшир и вытянул пахнущее гарью, бьющееся сердце над темной водой.

Ничто не тревожило спокойную водную гладь, кроме слабо светящихся пятен медуз, словно бледные молочные брызги повисших в воде, и следа за кормой, в свете звезд убегающего от них прочь по обеим сторонам лодки.

Когда низкие волны, разрезаемые узким носом-ножом, полностью скрыли из глаз древний город, и даже легчайшее завихрение не указало на третью сестру, движущуюся внизу, он откинулся обратно и спрятал сердце в сумку.

Нефелимы дремали снова, впервые за восемь сотен лет.

Он обнял Джозефину, и она положила голову на его плечо и заснула.

449

Drunke