Конформист

— Да, долго ей придется ждать, — повторил Марчелло.

— Впрочем, я рада, что она уехала, — сказала Джулия, — она была такой надоедливой. Ну, о том, чтобы приехать к ней, не будем даже и говорить, я не хочу больше видеть эту женщину.

— Ты ее больше никогда не увидишь, — сказал Марчелло.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Комната в министерстве, в которой работал Марчелло, выходила во двор: она была малюсенькой, асимметричной формы, в ней помещались только письменный стол да пара шкафов. Располагалась она в конце глухого коридора, вдали от приемных. Чтобы попасть туда, Марчелло пользовался служебной лестницей, выходившей в задней части здания в малолюдный тупик. Как-то утром, через неделю после возвращения из Парижа, Марчелло сидел за столом. Несмотря на сильную жару, он не снял пиджак и не развязал галстук, как делали обычно многие его коллеги; у него была привычка, которая могла показаться манией: быть на службе одетым точно так же, как и вне ее. Поэтому он сидел в костюме, и высокий тугой воротничок рубашки сжимал ему шею. Прежде чем приняться за работу, Марчелло стал просматривать итальянские и иностранные газеты. И в то утро, хотя прошло уже шесть дней, первым делом он поискал сообщения, посвященные Квадри. Он заметил, что статьи и заголовки стали меньше — верный признак того, что расследование не продвинулось. Две левые французские газеты вновь пересказывали историю преступления, останавливаясь на некоторых странных или многозначительных деталях и стараясь объяснить их. Квадри был заколот холодным оружием в густом лесу, его жена, напротив, была убита тремя пистолетными выстрелами у края дороги, а затем ее, уже мертвую, оттащили к мужу. Машину тоже спрятали в лесу, среди кустарников. Из-за того, что трупы и автомобиль были спрятаны среди деревьев, вдали от дороги, их нашли только через два дня. Левые газеты с уверенностью писали, что супруги были убиты наемными убийцами, специально для этого приехавшими из Италии. Некоторые правые газеты, хотя и с сомнением, рискнули, напротив, выдвинуть официальный тезис итальянской прессы, что Квадри были убиты своими же соратниками-антифашистами из-за разногласий в ведении войны в Испании. Марчелло отбросил газеты и взял иллюстрированный французский журнал. Его сразу же поразила фотография, напечатанная на второй странице и составлявшая часть репортажа, посвященного преступлению. Фотография была напечатана под заголовком "Трагедия в лесу Жеводана" и была сделана, должно быть, в тот момент, когда были найдены тела или сразу же после этого. Были видны подлесок с прямыми стволами деревьев, ощетинившихся ветками, светлые пятна солнечного света между стволами, а на земле, скрытые высокой травой, почти не различимые в беспорядочной игре лесных теней и света, лежали два мертвеца. Квадри лежал на спине, и видны были только его плечи и голова, а точнее, подбородок и шея, пересеченная черной полосой. Тело Лины, брошенное немного наискось на тело мужа, можно было разглядеть полностью. Марчелло спокойно положил зажженную сигарету на край пепельницы, взял увеличительное стекло и стал внимательно рассматривать фотографию. Хотя она была серой и нечеткой, чему способствовали пятна света и тени, тело Лины было легко узнать, стройное и пышное, чистое и чувственное, красивое и странное: широкие плечи и нежная, хрупкая шея, роскошная грудь и осиная талия, полные бедра и изящные длинные ноги. Она прикрывала мужа своим телом и широко раскинутой одеждой, казалось, она хочет что-то сказать ему на ухо; она лежала на боку, лицо было опущено в траву, ртом она прижималась к щеке мужа. Марчелло долго разглядывал фотографию сквозь стекло, пытаясь изучить каждую тень, каждую линию, каждую деталь. Ему казалось, что от этого изображения, чья неподвижность превосходила механическую неподвижность моментального снимка и была сравнима с той, окончательной, смертельной, исходило ощущение завидного покоя. Фотография была наполнена глубочайшей тишиной, последовавшей, должно быть, за страшной, молниеносной агонией. Несколько мгновений назад царили смятение, насилие, ужас, ненависть, надежда и отчаяние, несколько мгновений спустя все было кончено, все было тихо. Он вспомнил, что оба трупа долго оставались в лесу, почти два дня, и он представил себе, как солнце, согревая их в течение долгих часов и привлекая к ним живой, звенящий рой насекомых, медленно заходило, оставляя их в безмолвной тьме ласковой летней ночи. Ночная роса роняла слезы на их щеки, в ветвях деревьев и кустарников шелестел легкий ветерок. С восходом свет и тени вновь являлись на свидание и вновь затевали свои игры над неподвижными, распростертыми телами. Обрадованная прохладой и чистым сиянием утра, на ветку садилась птица и принималась петь. Пчела вилась вокруг головы Лины, у запрокинутого лба Квадри распускался цветок. Для них, молчаливых и неподвижных, болтали вьющиеся по лесу ручьи, вокруг них собирались лесные обитатели: пугливые белки, дикие кролики-прыгуны. А чем временем примятая земля медленно облекала мягким покрывалом из травы и мха их окоченевшие тела, готовилась, отзываясь на немую просьбу, принять их в свое лоно. Марчелло вздрогнул от стука в дверь, отбросил журнал, сказал:

— Войдите.

Дверь медленно открылась, и какое-то мгновение никого не было видно. Потом осторожно показалась честная, незлобливая, широкая физиономия агента Орландо.

— Можно, доктор? — спросил агент.

Прошу вас, Орландо, — сказал Марчелло официальным тоном, — проходите. Вы что-то хотите мне сказать?

Орландо вошел, закрыл дверь и приблизился, пристально глядя на Марчелло. Тогда впервые Марчелло заметил, что добродушным в этом цветущем, раскрасневшемся лице было все, кроме глаз, маленьких, глубоко посаженных под лысым лбом, сверкающих как-то по-особому. "Странно, — подумал Марчелло, глядя на него, — что я не заметил этого раньше". Он указал агенту на стул, и тот повиновался, не говоря ни слова и не сводя с Марчелло блестящего взора.

— Сигарету? — предложил Марчелло, подвигая к Орландо коробку.

— Спасибо, доктор, — сказал агент, беря сигарету.

Последовало молчание. Потом Орландо выпустил дым изо рта, посмотрел на горящий кончик сигареты и спросил:

— Знаете, доктор, что самое любопытное в деле Квадри?

— Нет, а что?

— То, что оно было не нужно.

— Что это значит?

Это значит то, что по возвращении с задания, сразу после перехода границы, я отправился на свидание к Габрио в С., чтобы обо всем доложить ему. Знаете, что он мне сказал первым делом? "Вы получили контрприказ?" Какой, спрашиваю, контрприказ? Контрприказ, говорит он, об отмене задания… Почему об отмене? А потому, отвечает он, что в Риме вдруг пришли к выводу, что сейчас было бы полезно сближение с Францией, и они думают, что выполнение задания могло бы поставить под угрозу переговоры. Тогда я говорю: до моего отъезда из Парижа я не получал никакого контрприказа, видно, его послали слишком поздно. Во всяком случае, задание выполнено, как вы сможете узнать из завтрашних утренних газет. Тут он начал орать: вы звери, вы меня погубили, это может испортить франко-итальянские отношения в такой деликатный момент международной политики, вы преступники, что я теперь скажу Риму? Скажите, отвечаю ему спокойно, правду: что контрприказ был послан слишком поздно. Вы поняли, доктор? Столько трудов, два трупа, а потом оказывается, что это было не нужно, даже нежелательно!

Марчелло ничего не сказал. Агент сделал еще одну затяжку, а потом довольно произнес с простодушной высокопарностью необразованного человека, питающего слабость к высоким словам:

— Судьба…

Последовало новое молчание. Агент продолжил:

В последний раз я согласился на подобное задание, в следующий раз — сачкану. Габрио орал: вы звери, а это как раз неправда: мы люди, а не звери.

Марчелло потушил выкуренную до половины сигарету и зажег новую. Агент заговорил снова:

— Конечно, что ни говори, случаются и неприятные вещи, взять хотя бы Чирринчоне…