Львица

Когда она посмотрела в окно, то удивилась, как много прошло времени. Вся площадь практически полностью лежала в тени, и солнечный диск уже скрылся за зданиями. День подходил к концу.

Это был ее тридцать второй день рождения.

— У меня сегодня день рождения, — неожиданно для самой себя сообщила Эмма.

— Прямо сегодня?

— Да.

Он поднял свою бутылку пива как для тоста и напел известную песенку:

— С днем рождения тебя!

В этот момент от него исходило ощущение полной расслабленности и беззаботности. Эмма улыбнулась в ответ. Сейчас ей было легко представить его в образе студента, наслаждающегося жизнью в Дар-эс-Саламе. Несмотря на то что Дэниэл определенно отличался от всех мужчин, которых она знала, сейчас в нем проскользнуло что-то, что сближало его с ними. Ей было легко с ним, и она чувствовала, что ему тоже нравится общаться с ней. Впечатления, полученные ими за весь прошедший день, были настолько сильными, что порой самые близкие друзья не испытывают такое и за всю жизнь, и они не могли не сблизить их. Эмма тоже подняла свою бутылку в ответ на тост.

— За вас, — сказал Дэниэл. — Такой день рождения не скоро забудешь. Ужин в «Салаам кафе»... Прошу прощения, что мы сегодня без торта!

Эмма засмеялась.

— Ничего страшного. Я все равно такое не ем.

Дэниэл удивленно вскинул брови:

— Первый раз слышу, чтобы кто-то отказывался от праздничного торта.

Эмма хотела было объяснить ему, что она на самом деле любит сладкое, но старается есть его как можно меньше, однако не стала ничего говорить и просто сделала еще один глоток пива. Внезапно ей захотелось рассказать Дэниэлу, почему она решила сюда приехать.

— Я давно пообещала самой себе, что в год, когда мне исполнится тридцать два, я поеду в Танзанию и найду станцию, на которой работала мама. Ей было столько же лет, когда она умерла... — Как только Эмма начала говорить на эту тему, слова, казалось, сами полились из нее. — Я думала, что эта поездка как-то поможет мне забыть ее. Покончить со всеми этими тяжелыми воспоминаниями. Чтобы перестать тосковать и думать о ней все время. Я должна этому научиться.

Эмма замолчала и посмотрела на Дэниэла. Она ожидала увидеть смятенное или сочувствующее выражение, которое ей доводилось видеть много раз на лицах других людей. В конце концов, со смерти Сьюзан прошло много лет. Сколько же можно тосковать?

Однако Дэниэл лишь покачал головой.

— Она была вашей матерью. Она подарила вам жизнь. Вы должны хранить память о ней.

Эмма молча смотрела на стол и мокрые круги от бутылок на давно не лакированной столешнице. Простые слова Дэниэла запали ей в душу. По его мнению, ей даже не следует пытаться забыть Сьюзан. От этой мысли Эмма почувствовала большое облегчение. Как будто ее только что освободили от почти невыполнимого задания. Но тут перед ее глазами всплыло лицо Саймона. Она знала, что он придерживается абсолютно противоположного мнения. Он отговаривал Эмму от визитов к психологу, с которым она хотела поговорить о матери, — по его мнению, возвращение к прошлому ни к чему хорошему не приводит. Он даже пытался убедить ее избавиться от сумки с вещами Сьюзан, которую она хранила все эти годы. Однажды он застал Эмму, когда она примеряла старое свадебное платье матери, и это его почти рассердило. Его собственное детство, проведенное между двумя враждующими родителями, каждый из которых был не лучше другого, тоже нельзя было назвать счастливым, и Саймон отреагировал на эту ситуацию просто: безапелляционно ушел из семьи. Он практически не общался со своими родителями и утверждал, что наконец-таки стал полностью свободным от них. Он хотел, чтобы Эмма тоже обрела свободу, — именно в этом он видел смысл ее поездки в Африку. Именно по этой причине Эмма чувствовала себя немного виноватой, как будто она нарушила договор. Вместе с тем она еще не была уверена в том, что подход Саймона целиком ошибочен. Ведь чем дольше она будет помнить о матери, тем дольше будет нести в себе щемящую боль утраты. Эмма чувствовала, что она безнадежно запуталась между потребностью помнить и желанием забыть.

— Я вижу, что вы восхищаетесь своей матерью, — продолжал Дэниэл с такой уверенностью, будто его слова являлись непреложной истиной. — Вы пошли по ее стопам и посвятили этому всю свою жизнь. Я помню, вы говорили, что тоже занимаетесь медицинскими исследованиями.

— Да, занимаюсь. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что делала она. Я ни за что не соглашусь поехать в экспедицию по первому же зову, причем так далеко от дома. Я не такая смелая, как она. — Эмма пристально посмотрела на Дэниэла. — Вы тоже очень смелый. Работаете почти в одиночку в полевой лаборатории на станции. У нас в институте мы работаем с особо опасными вирусами четвертого уровня только в специальных лабораториях, в герметических камерах с отрицательным давлением. Мы используем специальную одежду, а за плечами у нас кислородные баллоны. А после этого мы должны тщательно вымыться под горячим душем.

Дэниэл печально улыбнулся.

— Боязнь заразиться вирусом Оламбо отнюдь не самая большая наша проблема. Мы были бы только рады найти его.

— Что вы имеете в виду?

— Наша цель — узнать, где прячется вирус между вспышками эпидемий. Должно быть, это какое-то животное или насекомое, которое является переносчиком вируса, но само ему не подвержено. Мы отлавливаем диких животных и берем у них кровь на анализ: крыс, блох — всех подряд... — Тут Дэниэл развел руками. — И ничего. Мы до сих пор ничего не нашли.

— И пока не найдете, нет никаких шансов избежать новой эпидемии.

— Именно так. Последняя вспышка была в 2007 — в том же году, когда произошло извержение вулкана Ол Доиньо Ленгаи. Тогда от лихорадки умерло очень много людей. — Голос Дэниэла моментально потух, и Эмма заметила, как помрачнело его лицо, точно так же, как и тогда, возле могилы. — Умирали не только старики и дети, но и крепкие молодые люди. Заразиться мог каждый. — Дэниэл посмотрел Эмме в глаза. — Я не знаю, много ли вам известно о лихорадке Оламбо. Это очень тяжелая смерть.

— Ну, я изучила все случаи, зафиксированные Североамериканским эпидемиологическим центром. Я знаю, что первым симптомом является боль в горле, резь в глазах, мышечная и головная боли. Вскоре после этого человек покрывается сыпью. Горло воспаляется настолько, что по виду напоминает открытую рану. Затем начинается кровотечение. — Эмма столько раз перечитывала официальные отчеты о лихорадке Оламбо, что могла цитировать их почти дословно. — Кровь может сочиться из ранок от уколов, из десен. У женщин может начаться сильное маточное кровотечение. В конце концов человек впадает в кому и у него отказывают все органы. Смертность составляет около восьмидесяти процентов. По сути, человек умирает от внутреннего кровотечения. Как вы уже говорили, источник вируса до сих пор не найден, но он может передаваться через кровь, слюну, рвотные массы и другие жидкости.

Дэниэл молча смотрел на нее в течение нескольких секунд, а затем кивнул.

— Да, все так и происходит, как вы рассказали. Когда вспыхивает эпидемия, все панически боятся заразиться. Это неудивительно, поскольку сложно избежать контакта с человеком, который так сильно истекает кровью. Если кто-то в семье заболевает, иногда все остальные просто убегают из дома и оставляют его умирать в одиночестве. Это ужасно.

Эмма опустила глаза.

— То же самое произошло и с моей матерью. Я узнала это по архивным материалам. Ее коллега уехал со станции, стараясь договориться, чтобы маму эвакуировали. А местный помощник сразу же сбежал. Некому было даже подать ей обезболивающее или глоток воды. Она умерла в полном одиночестве. — Эмма посмотрела на Дэниэла. — Позже ее тело нашли в спальне на станции.

— Да, я слышал об этом, — с сочувствием произнес Дэниэл. — Но... знаете что? Она не была в полном одиночестве.

— Что вы хотите этим сказать? — удивилась Эмма.

— Когда я только приехал на станцию, чтобы начать свое исследование, я обнаружил на стене в спальне фотографию. Она висела прямо возле кровати таким образом, что ее можно было видеть, даже не поднимая головы с подушки. Это фотография маленькой девочки... — Его голос стал мягче. — Я думаю, что это вы.