Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 28 из 40

Девадатта и вправду знал, что делает. В первый раз он побывал в слоновнике лет в шесть. В паланкине отец жевал бетель и рассказывал, сплевывая жвачку на серебряное блюдо: «Слоны — это умные и благородные животные, мой сын. Слон любит сильных погонщиков — сильных и смелых. Если погонщик труслив или слаб, разъяренный слон может убить его, изничтожив ударами ног, хобота и бивней». — «А можно спастись из-под ног слона?» — спросил Девадатта. «Такого я не припомню, — ответил отец. — Но как погонщик укрощает бешеного слона, я могу тебе рассказать».

Этот рассказ и вспомнился теперь Девадатте. Получив от махаутов узду и анкуш на крепкой рукояти, он забрался на пиппал и оседлал толстый сук прямо над тропой. Вид сидящего на дереве отшельника развеселил махаутов, но Девадатте было не до них. Боль в голове, связанная с видением осажденного города, прошла без следа, он испытывал дивное чувство легкости и наконец-то был уверен в себе. Нет, сегодня ночью он не просто узнал, что у него есть душа. Он приобрел нечто большее, его внутренняя сила возросла, у него словно бы приоткрылось внутреннее око. Глядя на погонщиков, Девадатта замечал что-то вроде радуги над головами и верхней частью их тел. Временами ему казалось, что в этой радуге он различает умерших предков каждого из них и здравствующих родных. Еще немного, и он увидит их прошлое, прочитает имена, начертанные в воздухе, словно письмена на пальмовых листьях…

Удача сопутствовала ему. Его дхоти не взмокло от пота, тело не утомилось от неудобной позы, а на тропе уже показался Налагири. На лбу и ушах слона красовались знаки Магадхи, нанесенные киноварью. Погонщики говорили правду: в хоботе слон держал ствол молодой пальмы, ощупывая дорогу.

Девадатта дождался, когда слон окажется под ним, спрыгнул на крапчатую спину и, схватившись за канат, которым все еще была обвязана грудь животного, что есть силы ткнул Налагири анкушем пониже правого уха. Слон выпустил бревно, шарахнулся в сторону и взмахнул хоботом. Махаутам показалось, что сейчас последует сокрушительный удар и с молодым отшельником будет покончено. Но слон, почувствовав анкуш и опасаясь поранить хобот, поступил иначе: он упал на землю и стал перекатываться с боку на бок Об этой слоновьей хитрости Девадатта знал. Держась за канат и кошкой перескакивая с одного бока слона на другой, он стал наносить Налагири уколы анкушем. Борьба была недолгой; смирившийся слон вытянул хобот и затрубил — затрубил оглушительно и в то же время жалобно. Эта была мольба о пощаде, и Девадатта надел на него узду.

— О, благодарим тебя, святой человек! — вскричали погонщики. — Раджа Бимбисара щедро вознаградит тебя!

— Глупцы, — усмехнулся Девадатта. Тяжело дыша, он разворачивал слона, понукая его крюком. — Мне не нужна награда вашего раджи.

Махауты что-то кричали за его спиной, но Девадатта уже гнал Налагири к дороге, ведущей в Раджагриху.

Глава X

ДОРОГА НА РАДЖАГРИХУ

На что он надеялся?

Если бы это случилось год назад, Девадатта просто вернулся бы в Бенарес. Вставая каждый день с рассветом, он добрался бы туда за шесть-семь дней и успел бы погибнуть рядом с отцом, защищая город.

Однако минувший год все изменил. Сейчас Девадатта был другим, он кое-что понял. Сиддхарта, умеющий побеждать толпу своим голосом, своим словом, которое сверкало, как поворот колеса с золотыми спицами, многому его научил. Теперь Девадатта понимал, что отец был прав, слово — это оружие, и он уже точно знал, какие слова нужно произнести, чтобы поход Видудабхи на Бенарес был отменен. Он верил, что у него все получится.



На его пути было только одно существенное препятствие. Этим препятствием был его двоюродный брат. Сиддхарта его плану мешал, но выбора у Девадатты не было, потому что на другой чаше весов был Бенарес, разливы Ганги, родной дом, запах слоновника и пожилой кшатрий Амритодана.

Все сомнения отлетели прочь, как рисовая шелуха. Он будет действовать, и действовать яростно. Если его отцу и Бенаресу будет нужно, чтобы он снова стал кшатрием, он станет кшатрием; нужно будет стать шраманом — станет шраманом. А если понадобится, он постарается быть шраманом и кшатрием одновременно. Главное не менялось — он был Девадаттой из Бенареса, и другого имени у него не могло быть.

О, он очень вовремя совершил свое путешествие вне тела! Теперь он не только знал о войне, он знал, почему отец ушел из Капилавасту, почему всегда недобро щурился, когда при нем говорили о радже шакьев, почему белки его глаз краснели при звуках имени Шуддходаны. Раджа Шуддходана обошел отца, возможно, обманул его, лишил возлюбленной, воспользовавшись правом старшего брата. Девадатте не приходило в голову, что случись иначе, и его самого не было бы на свете. Он думал о другом — о том, что отец был прав, а Шуддходана — нет, и о том, что именно поэтому боги не благословили брак Шуддходаны и царица Майя умерла, родив Сиддхарту в роще цветущих деревьев сал. Слон Виджай был только предлогом, между его отцом и раджой шакьев была давняя, закоренелая вражда, а теперь вражда была и между ним, сыном Амритоданы, и Сиддхартой — сыном Шуддходаны. Он, Девадатта, нес дальше бремя семейной вражды, и он знал, что отец, если бы мог видеть его сейчас, одобрил бы его решение.

Пришло время быть тигром, и он стал тигром. Тигр не сразу начинает подкрадываться, но сначала ударит хвостом по земле. Он, Девадатта, дал Сиддхарте время одуматься, но тот не одумался и помешал ему увести молодых шраманов. А теперь будь, что будет.

Белый красавец слон, в бурых пятнышках размером с чечевичное зерно, мчался по лесной дороге, и его бока уже стали серыми от густой пыли. Девадатта гнал Налагири вперед, понукая его анкушем и царапая чувствительную кожу пониже ушей пальцами ног.

Куда бы ни посмотрел Сиддхарта, все казалось ему постылым — и желтые цветы тамаринда, росшего вдоль дороги, и заброшенное святилище, окруженное зарослями банановых деревьев, и покосившийся столб Индры, сложенный из камней на перекрестке дорог.

«Если уложить мои знания одно на другое, как кирпичи, получится лестница до небес Брахмы, — думал Сиддхарта. — Я знаю, как живет этот мир, отягощенный полуистинами, которые еще хуже, чем ложь. Вконец испорченные, люди стали орудиями своих страстей и соблазнов, и их не оставляют несчастья. Они жадно едят, говорят без умолку, и речь их неприятна. Над ними простерлась тьма невежества, они погрязли в ненависти, лжи, злобности и слабости. Они приходят ко мне, волоча за собой плоды деяний, словно мешки, наполненные камнями. Я наставляю их, я помогаю им, а они, даже облачившись в повязки отшельников, внутри остаются прежними… Я пытаюсь вывести их на Путь, а они огрызаются, как тигрята, которых научили есть мясо…»

Каждое утро он проходил по этой дороге, предаваясь размышлениям о том, что происходило в общине. Но именно сегодня все совершения последних лет казались ему туманными, как сновидения, зыбкими, как тающие в небе облака, и мимолетными, как вспышки молнии.

«Когда, когда я совершил ошибку? — размышлял он. — Не тогда ли, когда он лежал на берегу пруда в Джетаване и рыдал, как ослица, после разговора с Кашьяпой? Да, это так В тот час я почувствовал жалость, и мне захотелось помочь ему. Девадатта напомнил мне Нанду цветом лица и глазами, один из которых серый, а другой — карий, и я позволил желанию войти в свое сердце. Я учил его лесной науке, учил углубленному созерцанию, но он не хотел избавляться от страстей, не пытался отрешиться от самости, и теперь его унесло потоком желания. О, желание… Это лезвие бритвы, намазанной медом, это голова змеи, выглядывающей из сосуда, это огонь, пожирающий человека, словно вязанку хвороста. Желание должно быть побеждено, любое желание должно быть отринуто».

…Громкий топот заставил его поднять голову. Из-за поворота дороги показался слон. Сиддхарта узнал его: это был Налагири. Он помнил, как на спине Налагири выезжал в поле сын махаута, мальчик лет восьми-девяти. Слон передавал мальчику стебли и листья, срывая их хоботом, а тот укладывал их в мешок, и тогда это было самое мирное животное из всех, что когда-либо жили в слоновниках Раджагрихи. Теперь с клыков Налагири спадала желтая пена; слон оглушительно трубил, кольцом сворачивая хобот. Наткнувшись на дерево, Налагири обломал клык, взревел и несся теперь прямо на Сиддхарту. От топота его ног дрожала земля, а с широких висков слона сочилась темная жидкость мада — верный признак слоновьего бешенства.