В облупленную эпоху

Он оклеил с помощью школьников, которым выдал по двадцать копеек на мороженое, полгорода объявлениями о работе планетария. Он устраивал конкурсы и викторины, но все было тщетно. В основном планетарий посещали ученики от 8 до 14 лет, по школьной разнарядке, и профсоюзные делегации из области, из маленьких городков и райцентров. Ученики бывали настолько захвачены зрелищем и увлекательным рассказом, что потом пытались разузнать у Самуила Моисеевича, где можно записаться в школу космонавтов, и в результате соглашались на кружок «Юный астроном». Профсоюзных деятелей больше интересовал буфет с дефицитной колбасой, и отсутствие оного их очень огорчало.

Дела так бы и шли своим чередом, если бы не одно обстоятельство. Планетарий, как учреждение сугубо некоммерческое, приносил одни убытки. Страшные слова: «самоокупаемость» и «прибыль» повисли над головой бедного ученого. Городские власти решили ликвидировать культурный очаг и открыть в его стенах другое идейное учреждение — кинотеатр. Хождения Самуила Моисеевича в ДОСААФ, исполком, горком партии и прочее ни к чему не привели и только усугубили ситуацию. И дамоклов меч упал на его голову. Придравшись к незначительному инциденту, администрация его уволила якобы за перерасход средств с жесткой формулировкой в трудовой книжке. После этого даже в городские школы на должность учителя биологии, географии и английского языка его не брали, по причине правдолюбия (кстати говоря, Самуил Моисеевич имел несколько высших образований: такова была его неуемная тяга к знаниям). После отставки из планетария для педагога наступила пора скитаний. Так он и оказался в отдаленной деревне Курганской области. Планетарий же превратился, как уже было сказано выше, в кинотеатр, и в этом качестве просуществовал недолго, всего года два: видно, место это было несчастливое. В стенах кинотеатра возник нужный народному хозяйству склад чулочно-носочной фабрики. (Рад сообщить любознательным читателям, что ныне остатки этого здания возвращены Церкви, и в нем после ремонта вновь совершаются богослужения.)

Собственно говоря, в Кислянке отставной астроном очутился совершенно случайно. Однажды он возвращался в свой М-ск из Челябинска, куда поехал жаловаться на местную администрацию. Понятно, что занятие это было абсолютно бесполезным: в обкоме его приняли и пообещали разобраться, но, по-видимому, об этом забыли.

В плацкартном вагоне рядом с ним оказался мужичок лет пятидесяти со стальными зубами и веселым голосом. Самуил Моисеевич любил беседовать со случайными поездными знакомыми, и они разговорились. Сначала вспомнили о том, как воевали (оба были ветеранами), потом наш герой поведал попутчику о своих мытарствах, о том, как он пострадал за правду и стремление к просвещению масс. Попутчик отнесся к нему с большим сочувствием.

— Нет, ты, Семен, неправ. Что тебе в городе делать? — убежденно сказал мужичок. — Тебе в Кислянку надо ехать. Только в Кислянку! Там ты найдешь свое счастье.

— А где она, эта знаменитая Кислянка, находится?

— Деревня это, в Курганской области. Зато какая деревня! Я сам оттудова, механизатором работаю. Колхоз у нас «Путь к коммунизьму». Да не в колхозе дело! Во-первых, рыбалка у нас замечательная. Речушка хоть и маленькая, зато лещи во-от такие попадаются! — попутчик неопределенно помахал в воздухе рукой. — Во-вторых, — воздух у нас особенный, кислородистый. Даже ученые с области приезжали, померяли — говорят, озону у вас много. Такой чистый воздух!

Самуила Моисеевича рыбалка заинтересовала мало — он с детства рыбы не ловил. Зато сообщение о чистоте воздуха очень взволновало. (Хотя, будучи учителем географии, насчет содержания озона он усомнился.) После дымной Магнитки с ее «газовыми атаками», как он выражался, он повсюду выискивал места с чистым воздухом, где вылечит наконец свою астму.

Рассказывая про деревню, попутчик производил манипуляции в вещмешке, в результате чего на свет появились пол-литровая бутыль с прозрачной жидкостью, черный хлеб и завернутые в тряпку соленые огурцы. Звякнули стаканы. Тепло и задушевно мужичок посмотрел на Самуила Моисеевича, мысленно приглашая выпить.

— Нет-нет, что ты! — замахал руками учитель. — Мне пить совсем нельзя, организм не переносит. А что это, не денатурат?

— Что ты, д-денатурат, — от возмущения кислянский житель начал даже заикаться. — Самогон это, чистый самогон. Свекольный. Он даже астматикам полезен. Нельзя не выпить, за победу пьем. Всего по полстакана, ерунда!

Сопротивляться напористому попутчику было невозможно. Пришлось немолодому астматику выпить полстакана обжигающей влаги. Он закашлялся, на глазах выступили слезы. Даже третья пассажирка — старуха в домотканом крестьянском платке, поначалу осуждающе качавшая головой, не устояла и присоединилась к общему пиршеству. Разговор потек еще живей, хотя Самуил Моисеевич, видимо, не совсем доверяя собеседнику, говорил мало. Зато деревенский житель еще больше разошелся.

— Ты, Сема, не смотри, что у нас, может, где там заборы покосились, где крыша худая, — убеждающе говорил он. — Ерунда все это, что на нее смотреть! А главное — воздух особенный, кислородистый, а уж бабы наши какие! Гладкие, как на подбор, дебелые, хозяйственные. У всех, почитай, куры, гуси, даже коровы кое у кого в хозяйстве имеются. Места у нас степные, в смысле урожая хорошие. Как приедешь, не успеешь оглянуться — поженим!

Самуил Моисеевич хотел было возразить, что в Магнитке у него жена — кандидат литературных наук и трое детей, но как-то язык не повернулся. Может, и правда стоял перед его глазами образ русской красавицы, в сарафане и с русой косой, ожидающей его в Кислянке?

— А как в нее попасть, в эту Кислянку? — спросил он.

— Да очень просто! Проще пареной репы! Приедешь в М-ск — и сразу собирайся. Сначала доберешься до нашего райцентра, Красноармейск называется. Приедешь в районо, скажешь, хочу, мол, в Кислянку — и все. Учителей у нас не хватает, уезжают и все, непонятно почему.

Если бы Самуил Моисеевич знал, чем обернется для него эта встреча с «попутчиком»! Но «нам не дано предугадать…».

Через месяц на семейном совете было решено, что Самуил Моисеевич отправится в Кислянку «попытать счастья», тем более что жить в загазованной удушливой атмосфере М-ска ему стало совсем невмоготу. Жена Татьяна Леонидовна хорошо знала, что мужа не переупрямить, и к его чудачествам относилась снисходительно.

…В шестом классе «б» шел урок географии. С потолка на длинных прочных резинках от «семейных» трусов свисал глобус средних размеров — модель земного шара. Пожилой скрипучий земной шар вращался вокруг электролампочки, изображающей Солнце. Вращение достигалось благодаря хитроумному механизму, сконструированному школьным слесарем-умельцем. Механизм был укреплен в нижней части глобуса и напоминал пропеллер. К сожалению, земной шар вращался неравномерно, — то быстрее, то медленнее, — и это было нарушением законов небесной механики. Но небесная механика была ученикам до лампочки, как, впрочем, и вообще география. Пока Самуил Моисеевич вдохновенно рассказывал о солнечных и лунных затмениях, шестой класс занимался своими делами. Несколько девочек на первых партах внимательно слушали учителя. Витька Тараторкин с задней парты обстреливал девочек с первых парт жеваными бумажными шариками из маленькой медной трубочки. Петя Курицын под хихиканье девчонок перочинным ножиком что-то вырезал на крышке парты. Люся Канарейкина, кокетливо щуря глазки, красила губы помадой, украденной у мамы, колхозной птичницы. Серый-Сергуня с Вовчиком играли под партой в крестики-нолики. Кто-то просто жевал бутерброд. В общем, урок протекал интересно.

Конечно, учитель, объясняя ученикам новый материал, наблюдал, так сказать, боковым зрением за безобразиями, творившимися в классе. Но до поры до времени не вмешивался. И только когда стекло его очков залепил метко пущенный бумажный шарик, обильно смоченный слюной хулигана, терпению Самуила Моисеевича пришел конец. Он вызвал Витька к доске и, уличив его в полном невежестве, торжественно влепил двойку в журнал. Вскоре на помощь подоспел и спасительный звонок. Собрав пособия, преподаватель поплелся в учительскую.