Страница 64 из 112
Рвение, с которым Сталин стал проводить новую политику отразилось на Греции. Советская деловая политика началась с полного признания британской сферы интересов в Греции, включая крепкие связи Лондона с греческим правительством в изгнании. Советские интересы, с другой стороны, лежали в распределении московского влияния в славянских странах Балкан. Эта тема была поднята Иваном Майским в меморандуме, который он прислал Молотову в январе 1944 года. Меморандум, который охватывал широкую панораму послевоенных перспектив СССР, в отношении Греции отмечал:
«СССР заинтересован в Греции значительно меньше, чем в других балканских странах, в то время, как Англия, наоборот, серьёзно интересуется Грецией. В отношении Греции, следовательно, СССР должен соблюдать осторожность. Если демократическая Греция, последовав примеру остальных балканских стран, будет также заключать с СССР пакт о взаимопомощи, мы не будем иметь причин отговаривать её. Однако, если заключение двустороннего греко-советского пакта вызовет осложнения с Англией, нужно попытаться решить проблему путём заключения трёхстороннего пакта о взаимопомощи между Грецией Англией, и СССР (как в случае с Ираном)».
Когда летом 1944 года советская военная миссия направила к прокоммунистической партизанской армии своих офицеров, им была дана инструкция не вмешиваться в греческие внутренние дела. Когда британские войска попытались разоружить ЕLАS-ЕLАМ в декабре 1944 года, и, тем самым, спровоцировали восстание армии в Афинах, Сталин отказался поддержать греческих коммунистов. Димитров спросил у Молотова могут ли греческие товарищи ожидать помощи «в порядке противостояния армии интервентов из Англии». Ответом было, что наши греческие друзья не могут расчитывать на активную помощь отсюда (из Москвы). В январе 1945 года Сталин лично дал разъяснение Димитрову по событиям в Греции:
«Я советую не начинать это сражение в Греции… Они взяли больше, чем смогут удержать. Они очевидно расчитывают на приход Красной Армии на защиту. Мы не можем сделать это. Мы не можем отправить наши войска в Грецию. Греки поступили по-дурацки».
В советских политических кругах главенствовало предположение, что греки были и будут оставаться в британской сфере влияния. В ноябре 1944 года Литвинов написал доклад «Перспективы и основа советско-британского сотрудничества», в котором предсказывал англо-советский раздел Европы на сферы безопасности, и поместил Грецию в британскую сферу вместе с Голландией, Бельгией, Францией, Испанией, и Португалией.
Накануне Ялтинской конференции Большой Тройки в феврале 1945 года посол Громыко написал послание, которое содержало описани событий в Афинах, и указал на сопротивление британцев, и американцев приходу к власти в Греции прогрессивных сил, особенно коммунистов. Громыко указал, что эти действия привели к большому силовому вмешательству в международные дела малых государств, но советовал, чтобы советская сторона не выдвигала никаких инициатив в отношении Греции, исключая разъяснения, что она симпатизирует прогрессивным элементам.
На Ялтинской конференции Сталин поднял вопрос о Греции в ходе пленарной сессии в феврале 1945 года. В то время, как союзники поддерживали объединённое проавительство в Югославии, он высказал изумление тому, что происходило в Греции. Сталин заявил, что он «не готов критиковать британскую политику в Греции…», Черчилль (перебивает): «Мы очень благодарны советской стороне за сдержанную позицию в ходе событий в Греции…», Сталин продолжил, говоря, что он «желал бы попросить Черчилля просто проинформировать нас о том, что происходит в Греции».
Выслушав объяснения Черчилля Сталин вежливо повторил, что он не желает вмешиваться в дела Греции, он только хотел знать, что там происходит. Согласно ретроспективному взгляду Черчилля «процентная сделка» спасла Грецию от коммунизма. Сталин, однако, не собирался коммунизировать страну, или впутываться в греческие дела. Как он сказал Черчиллю на встрече 14 октября 1944 года: «Советский Союз не намеревается организовывать большевистскую революцию в Европе».
Это не означало, что он был против радикальных политических изменений, особенно, если они соответствовали советским интересам. Но в Греции, как и в других странах Еврпы, он желал видеть такие измененния, как приход миролюбия и демократичности. В странах, которые Солветский Союз оккупировал, или которые находились под прямым влиянием Сталина, проводилась работа, способствующая таким изменениям. В странах, таких, как Греция, которые находились в сфере оккупации и влияния западных союзников, он советовал местным коммунистам, особенно пока война продолжалась, применять долгосрочную стратегию, и пытаться постепенно трансформировать их общества.
Не смотря на то, что впоследствии большое внимание уделялось разделу сфер влияния, этот вопрос не был главной темой, обсуждавшейся в Москве. В дальнейшем бОльшая часть времени Черчилля и Сталина была отдана польскому вопросу. Впервые он был поднят Черчиллем во время беседы 9 октября, когда он предложил, чтобы Миколайчик, который был в Каире, снова прибыл в Москву. Польский лидер прибыл в Москву, где Сталин и Черчилль встретились с ним 13 октября, но беседы не случилось.
Сталин хотел, чтобы Миколайчик работал с польским Комитетом национального освобождения (РСNL) по формированию реконструируемого временного правительства и принял линию Керзона, как польскую восточную границу. БОльшее, на что соглашался Миколайчик, только признание её, как демаркационной линии до окончательных переговоров по польско-советской границе. Это не устраивало Сталина, который подчеркнул, что ни при каких условиях он не пойдёт на раздел Белоруссии и Украины. Миколайчик затем встретился с лидером РСNL Болеславом Бирутом, который предложил ему четверть министерских постов в реконструируемом польском правительстве, которые Сталин увеличил до трети, включая пост премьер-министра.
Черчилль тоже встречался с Бирутом и был очарован его интеллектом, но было сомнительно, что он верил в сталинское заверение, что Польша не будет коммунистической. Сталинское раздражение Миколайчиком проявилось в его комментарии Черчиллю 16 октября, что «у поляков нет и слова благодарности Красной Армии за освобождение Польши… Он думает, что русские служат ему». Тем временем Миколайчик начал думать, что дела идут хорошо для поляков в изгнании. Действительно, после слабой обработки его коллег, он стал премьером правительства в изгнании в конце ноября 1944 года.
Среди других тем дискуссий Черчилля и Сталина был вопрос о турках, и изменении конвенции «Монтрё» по контролю за Черноморскими проливами. Он был поднят во время беседы 9 октября, и Сталин сказал Черчиллю, что «по конвенции Монтрё турки имеют все права на проливы, в то время, как Советский Союз имеет слишком мало прав… необходимо обсудить вопрос ревизии конференции Монтрё, которая совершенно не соответствует текущей ситуации». Черчилль повторил, что поддерживает доступ России к тёплым морям, но спросил, что конкретно подразумевает под этим Сталин. Сталин не смог сказать, чего он хочет, но успешно продавил согласие Черчилля, что пересмотр необходим. Согласно британским записям этой дискуссии, Сталин высказался следующим образом:
«Совершенно невозможно для России оставаться в зависимости от Турции, которая может закрыть проливы и помешать русскому импорту, и экспорту, и даже обороне. Что будет Британия делать, если Испания, или Египет получат право закрыть Суэцкий канал, или что правительство США скажет, если некоторые южно-американские республики получат право закрыть Панамский канал?»
На заключительной встрече 17 октября Черчилль и Сталин обменялись взглядами на будущее Германии. Снова Сталин нажимал на свои опасения восстановления немецкого государства и строил планы расчленения страны. Спрошенный Черчиллем, поддержит ли он формирование федерации восточно-европейских государств для защиты от немецкой агрессии, Сталин дал интересный ответ:
«Советские руководители думают, что в первые три или четыре года после войны в Венгрии, Чехословакии и Польше будет царить националистическая атмосфера. Первым желанием людей этих стран будет организация их национальной жизни… Гитлеровский режим подтолкнул развитие национальных чувств. Это видно на примере Югославии, где все хотят автономии. В первые годы после войны преобладающим чувством будет желание жить полной национальной жизнью, без «смешения».