Высокие башни

На пристани собралась толпа народу, и пока лодки не скрылись за горизонтом, до нее доносился громкий голос губернатора:

— Ребята, гребите изо всех сил! Надо догнать этих дьяволов!

Глава 8

Еще не встало солнце, за которым наблюдал губернатор Луизианы, направляясь на дуэль, а отряд индейцев уже поднялся вверх по реке. Ночью троих пленников держали вместе на одной длинной лодке, крепко стянув им руки ивовыми прутьями. Фелисите то и дело шептала Филиппу:

— Я больше не вытерплю! Я просто сойду с ума от боли!

Но ей хватило сил молча пережить ночь, а потом боль вроде бы несколько уменьшилась.

С рассветом настроение индейцев изменилось. В темноте они молча гребли изо всех сил, а теперь оживились, начали друг с другом переговариваться, пронзительно смеялись и даже победно потрясали в воздухе веслами. Но каноэ индейцев двигались медленнее, чем лодки Новой Франции, обшитые березовой корой, и хуже маневрировали. Кроме того, они глубже сидели в воде, чем каноэ ирокезов, изготовленные из коры вяза.

Филипп, ни на минуту не забывая о грозящей им опасности, все же надеялся, что спасательная экспедиция сможет их нагнать. А что случится, если поднимется ветер? Ведь план-ширы находятся так глубоко в воде! Ирокезы никогда не плавали в ветреную погоду, а эти южные дикари, лодки которых гораздо хуже… Он начал молча и страстно молиться, считая, что их единственная надежда — ветер.

Вождь индейцев тем временем запел высоким и мелодичным голосом, а его воины вторили ему: «Хо-ха-хо-ха-хо!»

Они словно возвращались с удачной охоты, и у них было отличное настроение. Не пел один лишь мрачный индеец с кровавой раной на плече, старательно залепленной глиной, чтобы прекратить кровотечение. Глядя на Филиппа, он грозно сверкал глазами, и молодой человек понимал, что впереди его ждут страшные муки, а восход солнца он видит в последний раз.

Фелисите с окончательно онемевшими руками с ужасом уставилась в спину сидящего перед ней индейца, по которому тучами ползали вши, и молила Бога, чтобы с ними поскорее покончили.

Де Марья вел себя очень смирно и пока страха не проявлял. Его атласная расшитая бархатом шапочка сползла набок, и вид у него был достаточно забавный.

— Где мы сейчас находимся? — заговорил вдруг начальник полиции без присущего ему нахальства.

— Несмотря на течение, лодкам удалось проделать около тридцати миль, — ответил Филипп. — Эти суденышки двигаются медленне наших, и если губернатор будет действовать не мешкая, то до ночи он вполне сможет нас догнать.

— Ты думаешь, они уже отправились в погоню?

— В противном случае нам следует оставить надежду, — ответил Филипп и перекрестился, — поскольку нас ждет страшная и мучительная смерть.

Начальник полиции только звонко захихикал:

— Нам нечего бояться. Они и тронуть нас не посмеют!

— Отчего вы в этом уверены? Чем мы отличаемся от остальных белых, которых в великом множестве забирали в плен? — удивился Филипп.

Де Марья покачал головой.

— Я ничуть не сомневаюсь, ночью среди них был англичанин. Посмотрите, вы его видите?

Филипп, уже внимательно оглядевший находившихся в четырех больших лодках налетчиков, задумчиво протянул:

— Да, ночью я, кажется, слышал голос белого человека, но сейчас его нигде не видно.

Начальник полиции заметно скис.

— Странно, — заметил он и нахмурился. — С ним мы бы наверняка договорились. Как ты думаешь, что с ним случилось?

— Он вполне мог и не плыть с ними, — Филипп подозрительно покосился на де Марью. — Что вам о нем известно? Кто этот англичанин?

— Мне многое о нем известно, но я не хочу об этом говорить, — судя по голосу, де Марья тоже струсил. — Если бы я знал их язык, то наверняка убедил бы отпустить нас.

— Я знаю, — спокойно заявил Филипп.

Де Марья повернулся так серьезно, что ивовые прутья крепко впились ему в кожу, и он поморщился от боли:

— Господи, неужели это правда? — но тут же решил, что Филипп просто хвастается и печально добавил: — Ты пытаешься меня убедить, что обладаешь талантом апостолов и смог выучить другой язык?

— Я учился языкам индейцев вместе с одним из братьев ле Мойн, потому что хотел быть полезным колонии. Губернатор прислал в Монреаль старика из племени Чикасо, и тот обучил меня языку.

В глазах де Марьи сверкнула надежда.

— Ты сможешь с ними объясниться?

— Наверное.

— Ты понимаешь, о чем они говорят?

— Кое-что мне понятно, — ответил Филипп.

— Скажи им, что произошла ошибка, — попросил его де Марья. — Скажи, что я отблагодарю их, если они нас отпустят.

— Что вы можете предложить этим дикарям? — юноша покачал головой. — Золото? Они наделают из него украшений и… все. Что еще? Не можете же вы обещать им освободить их земли от белых людей. Мсье, индейцев интересует только это, не сомневайтесь.

— Ты ничего не понимаешь! — завопил де Марья. — Я же говорю тебе, это — ошибка! Нужно только достучаться до них, и они нас освобдят.

Филипп показал на переднее каноэ.

— Думаю, что там сидит их вождь. Тот самый, что запевал песню. Хотите поговорить с ним?

— Да, нам следует разговаривать с вождем. Объясните этим дикарям, что мы желаем говорить с ним.

— Полагаю, мсье де Марья, — задумчиво проговорил Филипп, — что начинаю кое-что понимать. Но даже если они и захватили нас по ошибке, то ни в коем случае не отпустят. Они рисковали жизнью, чтобы взять пленников. Возможно, пленники не те, но их это не волнует! — Он закончил резко и с раздражением: — Уверен, ваше превосходительство будет стоить нам жизни, мсье де Марья. Для индейцев все белые одинаковые. По всей видимости, они предприняли нападение в надежде, но население Нового Орлеана перепугается, и белые сюда больше приезжать не станут. Мсье, что вы собираетесь им предложить?

Восходящее солнце будило окружавшие реку леса, и индейцы без конца что-то насвистывали и пели, как бы вторя хору пробуждавшейся жизни. Пленники же при свете дня совсем запаниковали. В темноте они только ощущали опасность, а вот теперь смотрели ей в лицо. Скорчившись на дне лодки, белые вглядывались в темные жестокие глаза индейцев и дрожали от страха. Боже, они во власти этих сильных, диких и безжалостных людей!

Филипп посмотрел на солнце, и у него сжалось сердце. Какой чудесный, безветренный выдался день.

— Они выглядят страшнее, чем индейцы с севера, — шепнула Фелисите. — Наверное, жара превратила их в свирепых животных!

В наступившей на мгновение тишине вдруг раздался голос вождя. Он поднял над головой весло и что-то нараспев приказал.

— Они собираются высадиться, — перевел Филипп. — Вождь говорит, что колония уже далеко, и теперь можно остановиться на отдых и перекусить.

— Мсье Жан-Батист не станет отдыхать, — шепнула Фелисите. Но в ее голосе звучала грусть.

Каноэ, казавшиеся канадцам такими неуклюжими, бесшумно пристали к северному берегу реки. По приказу вождя с рук пленных срезали тугие прутья, а потом пинками согнали их на берег. Через неколько секунд к ним приблизился вождь. Белые испуганно жались друг к другу, инстинктивно старясь обрести относительную безопасность.

Высокий и красивый индеец между тем внимательно и снисходительно изучал их темными черными глазками. Почти все индейцы были голыми, но на торсе вождя был закреплен кожаный фартук из красной оленьей кожи. Медный браслет на лодыжке должен был предохранять его от болезней. Вождь держался с большим достоинством и, глядя на пленников из-под широких бровей, как бы говорил им: «Больные белые бездельники, посмотрите, какими бывают люди, живущие в лесах на свободе!»

Сначала он взглянул на Филиппа, потом его взгляд переместился на Августа де Марью и, наконец, остановился на Фелисите. Вождь внимательно присмотрелся, а потом слегка улыбнулся и заговорил с ней. Он так сильно кивал головой, что единственное перо на его голове прямо-таки летало вверх и вниз. Филипп недовольно перевел: