Высокие башни

— Какая предусмотрительная, осторожная нация, — промолвил он, а потом добавил более спокойным тоном: — Иногда мне кажется, что они слишком тщательно планируют колониальные захваты, прибавляя другим странам дополнительные трудности.

Но в это жаркое утро больной капитан даже не взглянул на любимую вещь. Много часов он метался в бреду, и ему казалось, что он возвратился в детство, когда плавал в реке Лонгея. У капитана жутко болела голова, и он страдал от жара, пожиравшего его сильное тело. Д'Ибервилль, не переставая, стонал и метался на кровати. Он махал руками, как бы пытаясь схватиться с жестоким и страшным врагом.

Он очень редко приходил в себя. Тогда он понимал, где находится, и отдавал приказы слабым голосом. Почему к нему никто не заходит? Неужели его оставили одного? Где был его верный Жиль, преданно служивший ему много лет? Д'Ибер-вилл ь пытался подняться с кровати, чтобы получить ответ на эти вопросы. Конечно, он понимал, что корабль стоит на якоре. Отчего все так спокойно на палубе? Неужели начался мятеж, и команда покинула корабль? Может, он стал пленником на собственном судне?

Он был в сознании, когда вернулся портовый врач с двумя помощниками. На них были белые маски и длинные белые одеяния. Даже руки были прикрыты перчатками, они походили на привидения, когда вошли в темную каюту. Больная фантазия капитана превратила их в создания, пришедшие из его бреда.

— Что такое? — спросил он, тщетно пытаясь подняться. — Кто вы такие? Где мсье де Серини?

Офицер ответил ему на плохом французском:

— Вы больны, сеньор капитан. Мы хотим вас отправить на берег, где вам будет удобно и о вас позаботятся.

Де Серини тоже вошел в каюту и подошел к кровати.

— Бедняга Пьеро, — сказал он, глядя на брата. Он был поражен тем, как брат осунулся и каким был бледным. — Они повезут тебя в прохладное место недалеко от Гаваны…

— Гавана? Значит, мы в Гаване? Ты… ты уверен, Жозеф? Почему вокруг так тихо? В порту Гаваны всегда стоит шум и раздаются громкие крики и споры.

Де Серини с трудом ответил ему:

— Мы стоим на якоре не в порту, Пьер, а во внешних водах.

Капитан сразу все понял.

— Мы находимся на карантине? Жозеф, ты боишься мне сказать об этом? Это чума, правда?

Он пошевелился и застонал, — боль в голове резко усилилась при попытке заговорить.

— Я так боялся этого. У наших бедных парней были все признаки чумы. Жозеф, Жозеф! Скажи мне, что с ними? Они… мертвы?

— Пьер, тебе не стоит о них беспокоиться. Им стало лучше. Ты меня слышал, когда я сказал тебе, что ты отправляешься на берег? Они пришли за тобой.

Казалось, что Д'Ибервилль его не слышал и снова пробормотал:

— Чума!

Он впал в беспамятство и продолжал хрипло бормотать что-то совершенно непонятное.

Два помощника врача приступили к делу. Они надели ему на лицо маску и привязали к матрасу. Капитана вынесли на палубу и осторожно переправили в лодку.

Команда мрачно наблюдала, стоя у лееров. Многие матросы были канадцами, а некоторые — из Лонгея, и было неудивительно, что матросы начали рыдать, глядя, как покидает корабль великий капитан. Когда надо было, он требовал от них неимоверных усилий, но всегда оставался справедливым и добрым. Люди любили его за доброту и тепло, за то, что он их понимал и был остроумным, и за то, что он не гнушался никакой работы. Они были готовы следовать за ним повсюду, даже на смерть.

Команда понимала, что некоторые из них, если не все, последуют за ним в новое ужасное путешествие. Всем стало известно, что на судне чума. Кроме умерших вчера в отделении для заболевших находилось еще пять их товарищей.

Все грустно попрощались с капитаном, когда увидели, как медленно отдаляется, подпрыгивая на волнах, лодка, где лежал их заболевший капитан.

Де Серини отдал приказ, и его громко повторил боцман:

— Всем вернуться на свои места! Поторапливайтесь! И принимайтесь за работу. Корабль следует вымыть и покрасить заново!

Жильцов из дома, куда привезли Д'Ибервилля, быстро убрали. Когда его на матрасе поднесли к входной двери, от дома отъехала последняя нагруженная тележка, которую тащил ослик. Больного уложили на огромную резную кровать в прохладной комнате с высоким потолком, который к тому же был ярко расписан. Когда капитан ненадолго приходил в себя, он видел грустно глядящих на него ангелов, будто они ему сочувствовали. За ним присматривал человек в белом. Он входил и выходил из комнаты, но ничего не говорил. Д'Ибервилль решил, что это был мужчина, но на нем была маска, поэтому он не был уверен. Когда он задавал вопросы, человек только кивал головой.

Д'Ибервиллю стало заметно хуже. Он часто и с трудом дышал, и в груди что-то постоянно болело. Иногда его сжигал такой жар, что он говорил молчаливому санитару, что грех разводить костер под постелью больного человека да еще в середине лета. К счастью, жар иногда проходил, и он мог немного подышать.

Как-то за дверью он услышал голос брата. Он о чем-то спорил, но говорил негромким голосом. Капитан попытался прислушаться и понял, что брату не позволяли входить в комнату. Тогда капитан полностью осознал, насколько сильно он болен.

Когда врач в первый раз посетил его, Д'Ибервилль еще был в сознании.

Д'Ибервилль с трудом смог выговорить:

— Началась эпидемия чумы?

Врач колебался, а потом кивнул головой:

— Да, сеньор капитан. Это — бубонная чума.

— Я смогу выздороветь?

— Сеньор, я ничего не могу предсказать или давать обещания.

В этот момент Д'Ибервилль многое понял. Он собрал силы и пристально взглянул на врача.

— Сеньор, я был рядом со смертью много раз. Как-то стрела индейцев оставила отметину у меня на виске. В другой раз я стоял на палубе, и ядро пролетело в футе от меня, но на мне не оказалось ни царапины. Я никогда не надевал маску и смотрел смерти в лицо. Я ничего не боялся.

Он начал задыхаться от усталости, затем передохнул и продолжил:

— Неужели вы считаете, что я пережил настоящие опасности, чтобы умереть в постели от болезни, поражающей слабых людишек с коричневым цветом кожи?

Глаза у него просветлели и начали сверкать, как было всегда в предвкушении битвы.

— Сеньор офицер, я — Д'Ибервилль! Вам это известно? Вы знаете о том, что у меня еще много работы? Я скажу вам только одно: мне не нужны никакие ваши обещания. Я могу вам сказать вот что: наш добрый Бог еще нуждается в моих услугах!

Силы у него кончились, и он добавил хриплым голосом:

— Вы меня слышали? Я — Д'Ибервилль! И не собираюсь умирать, сеньор! Завтра мне станет лучше. Вот увидите. А через день я встану на ноги. Через неделю я буду в открытом море и стану преследовать врагов.

На следующий день ему не стало лучше. Он почти все время бредил, и глаза у него были красные, а язык настолько распух, что он не мог даже стонать. Врач не появлялся, санитар после долгих перерывов только открывал дверь и поглядывал на больного. Занавеси были задернуты, но страдальцу, которого постоянно мучила лихорадка, казалось, что он лежит на самом припеке.

Он пытался обратиться к Творцу и молиться вслух, но язык у него не действовал, и он молил Бога про себя: «Милостивый Отец, прошу Твоей милости. Я молю, чтобы Ты дал мне шанс закончить работу. Я ведь ее только начал. Добрый Бог, мне еще предстоит там много сделать. Нужно укрепить колонию на реке, чтобы она на все времена оставалась французской. Следует удержать в руках владения на западе, отыскать путь в Индию и открыть торговые пути на Востоке. Я все себе ясно представляю, и у меня есть власть, чтобы все выполнить. Ты Сам пожаловал мне эту власть. Неужели мне придется все оставить, и я больше ничего не смогу свершить? — Он начал волноваться, и его охватила паника. — Господи, я не могу умереть! Не дай мне умереть!»

На следующий день он испытывал такую слабость, что понял, что никогда больше не выйдет в открытое море и не станет преследовать врага. Он вскоре умрет.

Правда принесла ему смирение, и он долго и искренне молился, прося простить ему грехи. В середине дня он впал в кому, а когда снова пришел в себя, вечерний ветерок развевал занавески, и на небе светили звезды.