Страница 19 из 66
— Откройте дверь.
— На улице дождь. Вы можете простыть, заболеть, — возразил Старостин.
— Повторяю: откройте дверь!
— Товарищ Сталин, открыть вам дверь не могу.
— Скажите вашему министру, чтобы он вас откомандировал! — вспылил Сталин. — Вы мне больше не нужны.
— Есть! — козырнул Старостин, однако с места не двинулся.
Возмущенно пошумев, что его, Генералиссимуса, не слушается какой-то охранник, Сталин ушел спать. Утром Старостин обреченно понес в машину свои вещи. Тут его вызвали к Сталину, который миролюбиво предложил:
— О чем вчера говорили — забудьте. Я не говорил, вы не слышали. Отдыхайте и приходите на работу»[51].
Как видим, охрана чрезвычайно «боялась» Сталина, да и он был «свиреп» необычайно. Если даже за явное неповиновение максимум, что могло грозить охраннику, так это откомандирование, то уж за несанкционированное вторжение в комнаты генсека с целью удостовериться, все ли с тем в порядке, ничего бы не было, кроме «спасибо». А вот за то, что охрана упустила время и ее нерасторопность могла обернуться смертью «объекта» — тут бы ей мало не показалось. И тот же Старостин, уже однажды испытывавший на себе «гнев» Сталина, вдруг так оробел, что побоялся удостовериться, не случилось ли чего с «объектом» его охраны, тем более, он только заступил на смену и ему по инструкции положено удостовериться, в каком состоянии этот «объект» находится. То, что некие, нам пока неизвестные, составители «легенды Лозгачева» абсолютно не были знакомы с практикой охраны особо важных «объектов» — это неоспоримый факт. Странно, конечно, что умудренные опытом офицеры личной охраны Сталина с какой-то обреченностью озвучивают эту галиматью, ничуть не заботясь о своей профессиональной репутации. Но и их можно было понять, если бы они говорили об этом в 70-е или даже 80-е годы, непосредственно после «Инструктажа» 5 марта 1977 года. Но они «заговорили» уже в начале 90-х годов, когда всем было «до лампочки» все эти страсти-мордасти вокруг болезни и смерти Сталина, и им абсолютно ничего не грозило бы, расскажи они — как все было на самом деле. Напротив, рассказав всю правду, они неминуемо стали бы объектом всеобщего внимания, своеобразными «героями дня», раскрывшими сорокалетнюю тайну. Но, видимо, «вся правда» была такова, что ее нельзя было открывать ни в 70-е, ни в 80-е, и даже в начале 90-х годов. Чего боялись? Ведь уже четырежды сменилось высшее руководство страны, а они продолжают скрывать известные только им обстоятельства смерти И.В. Сталина.
Нынче никого из свидетелей тех событий не осталось уже в живых и нельзя у них спросить, что заставило их так обреченно оговаривать себя? Но удивительно другое: почему писатели и историки, которым выпал шанс задать им этот вопрос, этого не сделали? Почему они поверили в эту очевидную ложь, не задав тому же Лозгачеву вопрос: «А почему ты, батенька, так откровенно лжешь», ведь все, или почти все, что было в «легенде Лозгачева» — не что иное, как несусветная чушь! Не было на них Феликса Чуева. Тот бы своими провокационными вопросами «достал» бы того же Лозгачева, как он сумел в свое время «разговорить» самого В.М. Молотова, из которого, казалось бы, и каленым железом не вытянуть сведений, о которых он должен был молчать.
Однако вернемся к рассказу П. Лозгачева, который все-таки «осмелился» пойти в апартаменты Сталина, предварительно попрощавшись с товарищами по оружию, словно ему предстояло взойти на Голгофу или на эшафот как минимум. В «смелость» П. Лозгачева можно легко поверить, если вспомнить, что он в это время спокойно отдыхал дома, сменившись, как и И. Хрусталев, в 10 часов утра 1 марта:
«Да, надо мне идти. Обычно входим мы к нему совсем не крадучись, иногда даже дверью специально громко хлопнешь, чтобы он слышал, что ты идешь. Он очень болезненно реагировал, когда тихо к нему входили. Нужно, чтобы ты шел крепким шагом и не смущался, и перед ним чтоб не тянулся. А то он тебе скажет: «Что ты передо мной бравым солдатом Швейком вытягиваешься?». Ну, я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую дверь в малую столовую, а там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… вот так. — Здесь Лозгачев приподнял полусогнутую руку. — Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?» Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: «Может, врача вызвать?». А он и ответ так невнятно: «Дз… дз…»— дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета «Правда». На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды «Нарзан», он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся».
Про часы, которые «зафиксировали» время случившегося удара со Сталиным, просто шедевр мудрости и прозорливости составителей «легенды Лозгачева». Агата Кристи в своем романе «Восточный экспресс» ярко высмеивала этот трюк, как дешевый прием из плохих детективов, но авторы версии, похоже, «матерь детективов» не читали, и как в лужу бухнули. Далее Лозгачев продолжает:
«Пока я у него спрашивал, ну, наверное, минуту-две-три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек. По домофону поднял трубку, дрожу, пот прошибает, звоню Старостину: «Быстро ко мне, в дом». Пришел Старостин, тоже оторопел. Хозяин-то без сознания. Я говорю: «Давай его положим на диванчик, на полу-то неудобно». За Старостиным Туков и Мотя Бутусова пришли. Общими усилиями положили его на диванчик, на полу-то неудобно. Я Старостину говорю: «Иди звонить всем без исключения». Он пошел звонить. А я не отходил от Хозяина, он лежал неподвижно и только храпел. Старостин стал звонить в КГБ Игнатьеву, но тот испугался и переадресовал его к Берии и Маленкову. Пока он звонил, мы посовещались и решили перенести его в большую столовую на большой диван… Мы перенесли потому, что там воздуха было больше. Мы все вместе это сделали, положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень слаб, пролежал без помощи с семи вечера. Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки — ему, наверное, было холодно. В это время Старостин дозвонился до Маленкова. Спустя примерно полчаса Маленков позвонил нам и сказал: «Берию я не нашел». Прошло еще полчаса, звонит Берия: «О болезни товарища Сталина никому не говорите».
В 3 часа ночи слышу — подъехала машина, приехали Берия и Маленков. У Маленкова ботинки скрипели, помню, он снял их, взял под мышки. Они входят: «Что с Хозяином?». А он лежит и чуть похрапывает. Берия на меня матюшком: «Что же ты панику поднимаешь? Хозяин-то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков!». Я им все объяснил, как он лежал на полу, и как я у него спросил, и как он в ответ «дзыкнул» невнятно. Берия мне: «Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь». Ну и уехали.
Опять остался я один. Думаю, надо опять Старостина звать, пусть он всех опять поднимет. Говорю: «Иначе он умрет, а нам с тобой крышка будет. Звони, чтоб приехали».
Лишь в половине восьмого приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина». Около девяти часов действительно появились врачи…»[52].
Можно передохнуть и сделать кое-какие предварительные выводы из всего этого нагромождения откровенного вранья и бессмысленности, соседствующей с загадочностью. Выделим главную идею, вложенную авторами «лЛ» в уста «Охраны», которая заключается в том, что на Сталина в ночь с 28 февраля на 1 марта было совершено покушение. Причем не просто покушение, совершенное каким-то фанатиком-одиночкой, но как результат заговора, совершенный членами «Ближнего круга» и никак не меньше.
51
А. Рыбин. Рядом со Сталиным. Записки телохранителя. M.: «Ветеран», 1992. С. 67–68.
52
Цит. По: Ю. Мухин. Убийство Сталина и Берии. M.: «Форум», 2002. С. 385–389.