Страница 9 из 255
Я без крова обошелся б даже, Мне не надо в жизни ничего. Только б горы, скалы их и кряжи Были возле сердца моего.
Я еще, наверное, не раз их Обойду, взбираясь на хребты. Сколько здесь непотускневших красок, Сколько первозданной чистоты.
Как форель, родник на горном склоне В крапинках багряных поутру. Чтоб умыться – в теплые ладони Серебро студеное беру.
И люблю я шум на дне расселин, Туров, запрокинувших рога, Сквозь скалу пробившуюся зелень И тысячелетние снега.
И еще боготворю деревья, Их доверьем детским дорожу. В лес вхожу как будто к другу в дверь я, Как по царству, по лесу брожу.
Вижу я цветы долины горской. Их чуть свет пригубили шмели. Сердцем поклоняюсь каждой горстке Дорогой мне сызмальства земли.
На колени у речной излуки, Будто бы паломник, становлюсь. И хоть к небу простираю руки, Я земле возлюбленной молюсь.
ЖЕЛТЫЕ ЛИСТЬЯ
Капает дождик, все капает, капает, Капает на полуголые ветки. Падают листья, все падают, падают, Листья на ветках и желты и редки.
Ветер осенний солидным хозяином Гонит и с воем и с хохотом взашей Сирот, непрошеных и неприкаянных, Прочь со дворов вдоль по улице нашей.
Их проходящие топчут галошами, Топчут подошвами в глине и в иле. Люди забыли, как много хорошего Им эти листья недавно дарили.
Новые листья – я знаю – завяжутся, Почки набухнут, как в прошлые годы. Так почему же мне многое кажется Несправедливым в законах природы?
ВОН У ТОГО ОКНА
«Ты где мое сердце, дай мне ответ?» «Вон у того окна!» В груди моей пусто, сердца там нет, В груди моей боль одна.
«Где вы, мечты мои, светлые, где?» «Вон у того окна!» За моим окном человек в беде, Комната холодна.
«Где же вы, где вы, мои глаза?» «Мы у того окна!» В пустых глазницах моих слеза, Горяча и солона.
«Стихи мои, где же вы? С вами беда, В чьем вы томитесь плену? Строчки мои, вы летите куда?» «Летим мы к тому окну!»
«Где, мысли мои, вы ночью и днем?» «Мы у того окна!» «А кто обитает за тем окном?» «Двое: муж да жена».
Он да она, а я здесь при чем? Была мне знакома она… Я, бывало, разбуженный первым лучом, Глядел из того окна.
ЦАДИНСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Цадинское кладбище… В саванах белых, Соседи, лежите вы, скрытые тьмой. Вернулся домой я из дальних пределов, Вы близко, но вам не вернуться домой.
В ауле осталось друзей маловато, В ауле моем поредела родня.. Племянница – девочка старшего брата, Сегодня и ты не встречала меня.
Что стало с тобой – беззаботной, веселой? Года над тобою текут как вода. Вчера твои сверстницы кончили школу, А ты пятиклассницей будешь всегда.
И мне показалось нелепым и странным, Что в этом краю, где вокруг никого, Зурна моего земляка Бияслана Послышалась вдруг у могилы его.
И бубен дружка его Абусамата Послышался вновь, как в далекие дни, И мне показалось опять, как когда-то, На свадьбе соседа гуляют они.
Нет… Здесь обитатели не из шумливых, Кого ни зови, не ответят на зов… Цадинское кладбище – край молчаливых, Последняя сакля моих земляков.
Растешь ты, свои расширяешь границы, Теснее надгробьям твоим что ни год. Я знаю, в пределах твоих поселиться Мне тоже когда-нибудь время придет.
Сходиться, куда б ни вели нас дороги, В конечном итоге нам здесь суждено. Но здесь из цадинцев не вижу я многих, Хоть знаю, что нет их на свете давно.
Солдат молодых и седых ветеранов Не дома настигла кромешная тьма. Где ты похоронен, Исхак Биясланов. Где ты, мой товарищ, Гаджи-Магома?
Где вы, дорогие погибшие братья? Я знаю, не встретиться нам никогда. Но ваших могил не могу отыскать я На кладбище в нашем ауле Цада.
На поле далеком сердца вам пробило, На поле далеком вам руки свело… Цадинское кладбище, как ты могилы, Могилы свои далеко занесло!
И нынче в краях, и холодных, и жарких, Где солнце печет и метели метут, С любовью к могилам твоим не аварки Приносят цветы и на землю кладут.
КИНЖАЛ
Со стены я снимаю старинный кинжал И сжимаю в руке неумело… Я ни разу на пояс тебя не цеплял, Чтобы мчаться на бранное дело.
Я, быть может, порой твой тревожу покой, Пыль со стали стирая холстиной. Что ж до крови, то крови не то что людской, – Ты ни птичьей не знал, ни звериной.
Ты висишь как безделка, а я до сих пор, Слыша тихий, но явственный голос, То на палец попробую, как ты остер, То попробую, режешь ли волос.
Жизнь дала мне оружье. Оружье мое Мир несет и с тобою не схоже, Почему же я глажу твое острие, Сталь точу, вынимая из ножен?
Почему же тебя берегу и берег Я, отпетый добряк-стихотворец?.. Почему?.. Мне ответил кинжал, если б мог: «Потому, что ты все-таки горец!»
МНЕ В ДОРОГУ ПОРА
Дорогая моя, мне в дорогу пора, Я с собою добра не беру. Оставляю весенние эти ветра, Щебетание птиц поутру.
Оставляю тебе и сиянье луны, И цветы в тляротинском лесу, И далекую песню каспийской волны, И спешащую к морю Койсу,
И нагорья, где жмется к утесу утес, Со следами от гроз и дождей, – Дорогими, как след недосыпа и слез На любимых щеках матерей.
Не возьму я с собою сулакской струи. В тех краях не смогу я сберечь Ни лучей, согревающих плечи твои, Ни травы, достигающей плеч.
Ничего не возьму, что мое искони, То, к чему я душою прирос, – Горных тропок, закрученных, словно ремни, Сладко пахнущих сеном в покос.
Я тебе оставляю и дождь и жару, Журавлей, небосвод голубой… Я и так очень много с собою беру: Я любовь забираю с собой.
СЛЕЗИНКА
Памяти Бетала Куашева
Ты ли, слезинка, поможешь мне в горе? Ты ли блеснешь и рассеешь беду? Горца, меня, для чего ты позоришь, Что ты блестишь у людей на виду?
Тот, чьи глаза мы сегодня закрыли, Видел и горе, и холод, и зной, Но никогда его очи в бессилье Не застилало твоей пеленой.
Тихо в ответ мне шепнула слезинка: «Если стыдишься, себя ты не мучь. Людям скажи, что блеснула дождинка, Малая капля, упавшая с туч».
*
Всего я боюсь, Я боюсь, что, быть может, Тебя не смогу оградить от обид, Что, может, знакомый иль просто прохожий Не то тебе скажет, не так поглядит.
Боюсь я, что ветер, ворвавшись незвано, Порвет между нами некрепкую нить, Что счастье окажется наше стеклянным, – Стекло чем крупнее, тем легче разбить.
Боюсь я, что море заботы и горя Тебя захлестнет и возьмет в оборот, И в волны соленого этого моря, Боюсь я, слезинка твоя упадет.
МОЙ ДАГЕСТАН
Когда я, объездивший множество стран, Усталый, с дороги домой воротился, Склонясь надо мною, спросил Дагестан: «Не край ли далекий тебе полюбился?»
На гору взошел я и с той высоты, Всей грудью вздохнув, Дагестану ответил: «Немало краев повидал я, но ты По-прежнему самый любимый на свете.
Я, может, в любви тебе редко клянусь, Не ново любить, но и клясться не ново, Я молча люблю, потому что боюсь: Поблекнет стократ повторенное слово.
И если тебе всякий сын этих мест, Крича, как глашатай, в любви будет клясться, То каменным скалам твоим надоест И слушать, и эхом вдали отзываться.
Когда утопал ты в слезах и крови, Твои сыновья, говорившие мало, Шли на смерть, и клятвой в сыновней любви Звучала жестокая песня кинжала.
И после, когда затихали бои, Тебе, Дагестан мой, в любви настоящей Клялись молчаливые дети твои Стучащей киркой и косою звенящей.
Веками учил ты и всех и меня Трудиться и жить не шумливо, но смело, Учил ты, что слово дороже коня, А горцы коней не седлают без дела.
И все же, вернувшись к тебе из чужих, Далеких столиц, и болтливых и лживых, Мне трудно молчать, слыша голос твоих Поющих потоков и гор горделивых».
ЗЕРКАЛО
Скажи, зачем и ты меня так зло Обманываешь, лживое стекло?
Моим друзьям поверило ты или Моим стихам о ранней седине, Но в снежный день друзья мои шутили, А я писал, когда взгрустнулось мне.
Не смейся над моею головою, На ней, ей-богу, нету седины, Нет прядей, схожих с вялою травою, Под камнем пролежавшею с весны.
ИЗ БОЛГАРСКОЙ ТЕТРАДИ