Страница 224 из 255
Плачу, но слезы не застят мне глаз, Сердце – открытая рана. «Кто вы?» И вдруг мне послышался глас: «Мы люди из Дагестана!»
Страны, задумайтесь! Не для легенд Бьет колокол где-то близко. «Кто вы?» «Мы люди из графства Кент!» «Кто вы?» «Мы люди из Сан-Франциско!»
Насторожитесь! Колокол бьет. И видеть повсюду должны мы Журавлика, выпущенного в полет Девочкою Хиросимы.
Бумажный журавлик, в небе плыви! Взрыв атомный не убывает. Смерть – белогвардейка: она в крови Шарики красные убивает.
Слабенькой ручкой отправленный в путь, Журавлик, ведь люди спасимы! Сегодня моим Вергилием будь, Девочка из Хиросимы.
2
Земной верстою и морскою милей Печали не измерить все равно. Веди меня, мой маленький Вергилий, И посетим живых мы заодно.
Вот госпиталь, где врач у изголовья Ровесницы твоей встречает ночь. Угасшая сама от белокровья, Вздыхаешь ты: «Ей нелегко помочь».
Куда деваться от жестоких былей? И мы идем вдоль стонущих палат. За кругом круг. Мой маленький Вергилий, Веди меня сквозь этот белый ад.
У лучевой болезни стало в мире Все больше жертв. Кто в этом виноват? Глянь: город словно сделал харакири, – Разрезы от реклам кровоточат.
Через его распоротое чрево Направимся, мой бедный проводник. Куда пойдем мы – вправо иль налево? А может быть, к могилам напрямик?
Здесь нам с тобой не нужен переводчик, Прошли черту кладбищенских ворот, И вздрагивает гейгеровскии счетчик: От мертвых излучение идет.
«Оставь надежду всяк сюда входящий». Над скорбным полем неземная сень, И каждый человек, под ней лежащий, Покинул мир в один и тот же день.
И в светопреставленье виноватых Найти с тобой мы можем хоть сейчас. Еще живет в Соединенных Штатах Старик, отдавший дьявольский приказ.
Его изобличим мы без усилий. Греми судейски, колокольный зык. Веди меня, мой маленький Вергилий – Сошедший с пьедестала проводник.
Пойдем в страну обожествленья денег. Чтобы тебя воочью – не вдали – Увидеть мог бы каждый соплеменник Свихнувшегося Клода Изерли.
Пилот военный – в утро роковое Он сбросил бомбу – точен и матёр. И сотни тысяч – скопище людское – С лица земли одною бомбой стер.
А если вдруг… меж войн прервется роздых И разорвутся бомбы все… Тогда Окажутся смертельными и воздух, И хлеб, и соль, и розы, и вода.
Эй, люди, отрекитесь от идиллий, Задуматься вам подан верный знак. Жаль, я не Дант, мой маленький Вергилий, Он в колокол ударил бы не так.
Живым о жизни думать соприродней, Согласен я, чтобы в кромешной мгле И преисподняя осталась преисподней, Лишь не было бы ада на земле.
Сама с собою никогда не ссорясь И призванная быть сама собой, Бей в колокол, труби, людская совесть, Вставай на смертный, справедливый бой!
Всех наций, возрастов и всех фамилий Буди людей, чтоб озарился мрак. Жаль, я не Дант, мой маленький Вергилий, Тревогу он ударил бы не так.
И розы под названьем «ямабуки» Вокруг желтеют каждый год подряд. И ты к живым протягиваешь руки, А рядом я печально бью в набат.
166 строк
Концерт
I.
Первая радость… Глубокий твой след Не зарастет на отцовской земле… Помню, как Алибегил Магомед С бубном в руках восседал на скале.
Белой черкески его рукава Весело бились на вешнем ветру. Прыгали, бубна касаясь едва, Пальцы, как гости на буйном пиру.
– Дам-дада-дам, — Разносилось кругом… И от вершины до бурной реки Музыки той нарастающий гром Слушали юноши и старики.
Чутко внимают ей издалека Наши селенья аварские, что, Точно забытые в поле стога, Всюду пестрели на горном плато.
Первая радость моя, Сквозь года От огорчений тебя я сберег. Да и теперь взбаламутить не дам Грязным наветам твой чистый исток.
Вижу, как Алибегил Магомед Бубен свой держит над жарким огнем, Чтобы серебряных звонче монет Кожа дубленая стала на нем.
Сдвинув папахи свои набекрень, Два его сына на башне стоят. Бубен у каждого, будто мишень — Пальцы без промаха цель поразят.
— Дам-дада-дам… На веранде резной Вторит джигитам своим Салимат, Хоть затуманен глубокой тоской Гордой горянки решительный взгляд.
Жаль ей, что третьего сына тут нет — В армию нынче призвали орла… Но, сохраняя семейный квартет, Женщина бубен сыновний взяла.
– Дам-дада-дам, — Над горами плывет, Словно не будет концерту конца… Пусть же невестку ей небо пошлет, Нежную в мать, боевую в отца.
– Дай-далалай, — Вторит эхо в ответ. Бубны, как солнце, в ладонях горят. Пусть же вовек не померкнет их свет, Чтобы пришел на побывку солдат.
Чтобы ковры для невесты его Сотканы были в положенный срок. Чтоб кунаки из Шали и Дарго Переступили отцовский порог.
Эй, Дадалав, выноси барабан! Только не бей в него яростно впредь, Как невиновного била раба Царского прихвостня гибкая плеть.
Эй, зурначи, я советую вам Силы свои поберечь до поры, Чтобы подобно кузнечным мехам, Щеки раздулись во время игры.
Эй, на пандуре не перетяни Тонкие струны, аварский ашуг, Чтоб от перенапряженья они В самом разгаре не лопнули вдруг.
Эй, чагана, под напором смычка, Словно осенний листок, не дрожи. Чтобы твоя ледяная тоска Не омрачила веселой души.
На музыкальный придет годекан Песня старинная издалека, Что просочилась от древних албан К нам сквозь седые, как горы, века.
Песня Махмуда из Кахабросо — «Сердца горящего горестный вздох Тур, исчезающий в дебрях лесов, Дикий звереныш на снежном плато…»
Песня аварская — это Хочбар, Заживо гибнущий в жарком костре, Это бегущий иранский сардар С войском, разбитым на чохской горе.
Песня аварская — огненный флаг, В смертном бою вдохновлявший бойцов. Это революционный Хунзах, Белогвардейцами взятый в кольцо.
Песни родные запомнить легко, Песни чужие гораздо трудней… Но зазвучала в горах «Сулико», Тут же «Катюша» откликнулась ей.
И загремел, будто снежный обвал, Бодрый мотив белорусской земли — Сын Магомеда из Бреста прислал «Будьте здоровы», что значит «Сахли»!
Эхо горластое, как микрофон, В каждом селении отозвалось Песнями тех довоенных времен, Что не однажды нам слушать пришлось.
Впрочем, и сам я артистом служил В нашем театре аварском, когда Главные роли зубрил от души, Как восходящая кинозвезда.
Только директор Магаев, увы, Не оценил мой актерский порыв… – Выше не прыгнешь своей головы, — Он говорил мне во время игры.
– Ты не Отелло и не Айгази… Лучше в массовках покуда побудь, Чтоб наши зрители, Бог упаси, Не закидали тебя чем-нибудь.
… Где же теперь декорации те, Что на гастроли вдоль бурной реки В горы везли, покорившись узде, Неунывающие ишаки?
Бурки развесишь — и мигом готов Занавес пышный, как думалось мне. Плоские крыши аульских домов Амфитеатр заменяли вполне.
Не было клубов в помине тогда — Зрителей было же, хоть отбавляй. Не потому ль я пронес сквозь года В сердце своем довоенный тот май?..
Был на Элладу похож Дагестан — Горы и море, реальность и миф. Там новоявленный Аристофан Шел в драмкружок заниматься с детьми.
Где ты теперь, золотая пора?.. Где вы, Омар, Патимат и Шигаб — Наша аварская «Гранд-Опера» От неприступных вершин в двух шагах.
Где ты Газимагомед из Чалда, Страсти любовной имам и мюрид?.. Чохцы на крыши взбирались, когда Горский пандур твой звенел до зари.
Где чародинский Поль Робсон сейчас?.. Наши горянки, забросив дела, Слушали завораженно твой бас, Что громыхал от села до села.
В небе полуночном звездный концерт, Птиц предрассветный концерт на земле… Всадник с улыбкой на смуглом лице, Звукам внимая качался в седле.
Слушал их в сакле столетний старик, Слушала мать, колыхая дитя… Тоненьким меццо-сопрано родник Дружно поддерживал тенор дождя.
Пел баритоном глухим эскадрон, Марш пролетая во тьме на рысях. И под железный подков перезвон Пела степная дорога: — Чах-чах…
… Минули годы, и я позабыл Многих концертов восторженный гул. Бубен твой солнечный, Алибегил Я никогда позабыть не смогу.