Страница 223 из 255
В том, что и эти молодые люди, Пускай у них переменилось имя, Отцов и дедов так же строго судят, Они в разладе с предками своими.
Отцы судили сыновей когда-то. И Петр и Грозный жалости не знали. Имам Шамиль, блюдя закон Адата, Отправил в ссылку сына – с глаз подале.
И гоголевский Бульба! Тот поныне, Не вымышленный, а живой и зримый, Всем памятен в Москве, на Украине, А может быть, и в Лондоне и в Риме.
Но изменились времена и нравы, Да и отцы теперь не столь суровы. А «бунтари», хоть правы, хоть неправы, Родителей своих честить готовы.
Они не признают страданий отчих, Былым солдатам внемлют равнодушно. Воспоминанья горестные – прочь их? В гостях и дома душно им и скучно.
В далеких странах, на любых широтах, Я наблюдал их – все им надоело. Выходит, волос долог, ум короток? Нет, не в одном уме беспутном дело.
А в том, что есть у них вопросов сотни И не на все получены ответы. И в том, что окружает их сегодня Под небом неустроенной планеты.
Им не понять, кто жертвы, кто убийцы И какова была цена победы. Ужель согласье не могли добиться И войн избегнуть их отцы и деды?
Зачем дома в руины превращали, Зачем детей тогда лишили детства? Зачем и ныне полон мир печали, Зачем тревога им дана в наследство?
Но в этих необузданных скитаньях И в этой неосознанной тревоге, В беспечных и разрозненных исканьях Сокрыта жажда собственной дороги.
А выбор, он рождается не сразу, Не всем дано прийти к решеньям смелым. И кто-то увлечется левой фразой, Но многие сольются с правым делом.
Ступить на этот справедливый берег Я путникам от всей души желаю, Инд перейдя, прийти к высокой вере, А вера в мир превыше Гималаев.
Пора постичь им общие заботы, А не бродить, бездумно протестуя. Ведь колеса земного обороты Работать не умеют вхолостую.
9
…Есть в нашей жизни подлинное чудо, Великое начало всех начал. Которое мой славный друг Неруда В с е о б щ е й п е с н ь ю некогда назвал.
Неистовый чилиец, «гран чилено» Воспел родство наречий и земель. Поэзия поистине нетленна, Жива ее немеркнущая цель.
В оригинале или в переводе Она звучит, объединяя всех. Рождается она в любом народе, Границы переходит без помех.
Светлеет каждый при свиданье с нею, Отзывчивей становится любой. К ней безразличны свиньи лишь да змеи, Да и зачем она душе слепой?
Певучестью плененный с малолетства, Я обращаюсь к памяти опять. Из отчих рук я получил в наследство Пандур, чьи струны не должны молчать.
Пандур, всеобщей музыки частица, В звучании своем неповторим. И нелегко мне было научиться Петь голосом своим, а не чужим.
Я вырос на лугах высокогорных, Где понизу блуждают облака, А сверху солнце светится, как орден, Врученный всем народам на века.
Я чистый звук пастушеской свирели Впервые услыхал еще тогда, Когда росинки ранние горели На травах за селением Цада.
Когда я пас ягнят, аульский отрок, А мой наставник, пожилой чабан, Раскинув бурку на былинках мокрых, Вдруг доставал из сумки б а л а б а н.
К устам приставив дудочку простую, Наигрывал самозабвенно он, Печалясь, размышляя, торжествуя, К мелодии всесветной приобщен.
Он притчи мне рассказывал, бывало, Впитавший мудрость горскую старик, И это все впоследствии совпало С тем, что я в жизни встретил и постиг.
Истории, которые подпаску Поведал полуграмотный чабан, Я находил в преданиях и сказках Соседних областей, заморских стран.
Его сужденья мудрые совпали С тем, что услышать довелось поздней В Москве, в Тбилиси, в Мексике, в Непале, В дорожной спешке и в домах друзей.
Аварец, не покинувший ни разу Родной аул, очаг домашний свой, Он был в своих бесхитростных рассказах К поэзии причастен мировой.
В его присловьях, шутках и легендах Заранее угадывалось вдруг Все, что узнать на дальних континентах Позволит мне земной всесильный круг.
Обычаи различны и жилища, Различны птицы, дерева, цветы. Порой несхожи и питье и пища, Но схожи все исконные мечты.
Различны звуки, очертанья, краски, Одежды, пляски, песни, имена, Но родственны предания и сказки, При многоцветье суть у них одна.
От гималайских высей до кавказских Поэты всех наречий и времен, Как альпинисты, мы в единой связке Одолеваем общий крутосклон.
В года надежд и в пору лихолетья Художник видит далеко окрест. Быть за судьбу всемирную в ответе Трудней, чем восходить на Эверест.
Европы мастера и двух Америк, Певцы равнин и уроженцы гор, Собратья мы, как сын России Рерих И мудрый гений Индии Тагор.
Поет в Непале буйволов погонщик, Поет свирель цадинца-чабана. Я слышу перекличку их – и звонче Во мне звучит отцовская струна.
10
Над Гималаями и Андами И над кавказскою грядой Звучит сказание о мандале, О жизни вечно молодой.
Все расстояния громадные Стремительно преодолев, Движенье продолжает мандала, Стозвучный слышится напев.
Не возвышаясь, не командуя, На всех дорогах бытия Извечно торжествует мандала, Сближая дальние края.
Мгновенья и тысячелетия, Родной очаг и шар земной… Сливаться с крайностями этими Дано лишь мандале одной.
Бессмертно колесо летящее, Три времени ему верны. Минувшее и настоящее В грядущее устремлены.
И дома и под небом Азии Нам день сегодняшний открыт. Но мы и со вчерашним связаны, И с тем, что завтра предстоит.
О мандала!.. Пускай над высями Не омрачатся небеса. От нашей общности зависимы Все обороты колеса.
В сосновых чащах, в рощах манговых, Где б ни случалось нам пройти, Пускай людей сближает мандала И не сбивается с пути.
Колокол Хиросимы
1
«Камень, срывающийся со скалы, Где ляжешь ты через мгновенье?» «В подножье горы, где, цве´та золы, Другие лежат каменья».
«Куда, моя песня, летишь чуть свет В багровом предутреннем дыме?» «К подножью холма Незабытых Бед!» «Где же такой?» «В Хиросиме!»
«Песня моя, в чужеземную даль, Может, летишь ты без нужды?» «Нет, не чужда мне чужая печаль, Муки чужие не чужды!»
«Песня, на свете так много утрат, И мертвые невоскресимы. Что будешь ты делать?» «Бить стану набат В колокол Хиросимы!»
Пусть на столбе он гудит что есть сил, Прикованный цепью опорной, 06 аде, который не выдуман был, А явью был рукотворной.
Бью в колокол этот каждой строкой, О том поведать желая, Как вдруг испарившеюся рекой Обернулась река живая.
Плакальщиц мира родная сестра, Где в камень впечатались тени, Встала обуглившаяся гора Пред городом на колени.
Молю услыхать колокольный зов Пламенем заживо стертых. Жаль, что господь не доверил мне слов, Что воскрешают из мертвых.
Я заклинаю: набатно гуди Сквозь версты, и лета, и зимы У человечества в каждой груди, Колокол Хиросимы!
И Тихий заставь грохотать океан, И, все озаботив режимы, Решительно властвуй над памятью стран, Колокол Хиросимы!
Восстаньте, исчезнувшие в огне. Пусть кровь заклокочет в аортах. Колокол бьет, и кажется мне – Вы восстаете из мертвых.
Мнете траву на зеленых лугах, Не тени, а смертные люди. Вновь пламя разводите в очагах И поклоняетесь Будде.
Висят, как игрушечные, сады. У садовников лет в запасе Не меньше, чем палочек для еды, Зовутся которые «хаси».
Не ломом железным – гулкой строкой Бью в колокол воспоминаний. Воскреснув на улице городской, Влюбленные ждут свиданий.
Стучат очарованные сердца, Как прежде, как прежде, как прежде. И прозревают глаза у слепца, Отчаявшегося в надежде.
Вижу: восстал из могильных пластов, Исполненный многообразья, Сонм человеческий всех возрастов, Исчезнувший в одночасье.
Люди, обличье у них не одно, – II лик торжествует над маской. Смотрит на девушку в кимоно Парень с набедренною повязкой.
С губ его сходит молчанья печать И – вырывается слово. Стрелки часов заходили опять Велением вещего зова.
Стою в кругу воскрешенного люда, Вверху – облака-пилигримы. «Люди, скажите, кто вы? Откуда?» «Мы люди из Хиросимы!»