Страница 17 из 164
Прогулка удалась на славу. Полная луна светила им более, чем достаточно, бриз дул ровно, яхта прекрасно шла вперед против ветра. Отсюда, с речки, город казался черным чудовищем с тысячей мерцающих глаз — факелов прохожих. Держа в руке руль, Черчилль рассказывал сидевшей рядом с ним Робин о том, как выглядел Вашингтон в его время.
— Башни здесь громоздились одна на другую, к тому же они соединялись между собой множеством мостов по воздуху и туннелями — под землей. Башни возвышались на добрую милю вверх и на милю вгрызались в землю своими подземными этажами. В этом городе ночи не было, такими яркими были огни.
— А теперь это все исчезло, рассыпалось в прах и покрылось грязью, — вздохнула Робин. Она поежилась, как будто ей стало холодно от мысли, что теперь уже нет всего этого великолепия бетона, стали и миллионов людей. Черчилль обнял ее и, не видя сопротивления, поцеловал.
Сейчас самое время, подумал он, свернуть паруса, бросить якорь. Ему не терпелось выяснить, не будет ли ему помехой львица, но он полагался на то, что Робин знает, как она ведет себя в подобных обстоятельствах. Наверное, им лучше бы спуститься в каюту, хотя он предпочел бы оставаться на палубе, а в каюте запереть львицу.
Но вышло все совсем иначе. Когда он без обиняков заявил Робин о том, что хочет сбросить паруса, она ответила, что этого делать не нужно. Во всяком случае, не сейчас.
Робин говорила очень нежно и все время ему улыбалась. Она даже просила у него прощения.
— Ты не представляешь, Руд, что ты для меня значишь. Мне кажется, что я в тебя влюбилась. Но я еще не вполне уверена люблю ли я тебя, или люблю брата Героя–Солнце. Для меня ты больше, чем простой мужчина. Во многих отношениях ты, как полубог. Ты родился восемьсот лет назад и был в таких далеких местах, что от одной мысли об этом дух захватывает. Мне кажется, что даже днем вокруг тебя сияет ореол. Но я — девушка порядочная. Я не могу себе этого позволить — хотя Колумбия знает, что хочу — даже с тобой. Пока не буду знать точно… Я понимаю твои чувства сейчас. Почему бы тебе завтра не зайти в храм Готью?
Черчилль не понимал, о чем это она говорит. Единственное, что его волновало — не обидел ли он ее чем–то так, что она больше не захочет его видеть. Его к ней тянуло не только вожделение. В этом он был совершенно уверен. Он полюбил эту красивую девушку. И желал бы только ее, будь у него даже дюжина женщин.
— Давай вернемся, — предложила Робин. — Боюсь, у тебя испортилось настроение. Я сама виновата. Не надо было с тобой целоваться. Но мне так хотелось.
— Значит, ты на меня не сердишься!
— А почему я должна сердиться?
— Что ж, я снова счастлив.
Когда они подошли к лестнице, ведшей с причала наверх, он остановил ее.
— Робин, а сколько пройдет времени, когда у тебя появится уверенность?
— Завтра я собираюсь в храм. Смогу сказать, когда вернусь.
— Ты хочешь попросить совета? Или что–то вроде этого?
— Я буду молиться. Но это не главное, ради чего я собираюсь посетить храм. Я хочу, чтобы жрица меня проверила.
— И после этой проверки ты узнаешь, хочешь или не хочешь выходить за меня замуж?
— Да нет же. Прежде, чем решиться выйти замуж, я должна гораздо лучше узнать тебя. Нет, я хочу пройти проверку, чтобы узнать — можно мне или нет ложиться с тобой в постель.
— Что же это за проверка?
— Если ты не знаешь этого, то тебе и беспокоиться незачем. А мне станет известно завтра…
— Что известно?
— А то, что можно будет перестать вести себя так, будто я еще девственница.
Лицо ее зарделось в экстазе.
— Я узнаю, ношу ли я под сердцем дитя Героя–Солнце!
VII
Утром того дня, когда Стэгг должен был возглавить шествие в направлении Балтимора, пошел мелкий дождик. Стэгг и Кальторп отсиживались под широким навесом и для согревания прихлебывали теплую белую молнию. Стэгг был недвижим, как статуя, пока ему, как обычно по утрам, подкрашивали половые органы и ягодицы, поскольку за ночь краска стиралась. Он молчал и не обращал внимания на смешки и комплименты трех девушек, вся работа которых заключалась в ежедневном наведении лоска на Герое–Солнце. Кальторп, обычно много говоривший для поднятия духа Питера, был также угрюм.
Первым нарушил молчание Стэгг.
— Ты знаешь, Док, прошло уже десять дней, как мы покинули Фэйр Грэйс. Десять дней и десять городов. Пора нам разрабатывать планы побега. По сути, если мы все еще остаемся теми же людьми, что были прежде, то нам давно уже надо было бежать в леса, подальше отсюда. Но думать об этом я в состоянии только утром, а по утрам я настолько разбит и опустошен, что ничего стоящего не могу придумать. К полудню же ничего не стою. Я себе нравлюсь таким, какой я есть!
— А я неважный тебе помощник, не так ли? — отозвался Кальторп.
— Я напиваюсь вместе с тобой и утром настолько сдаю, что могу только разве гладить собаку, которая меня кусает.
— Ну, а что получается из–за этого? Ты понимаешь, ведь мне до сих пор ничего неизвестно о том, куда меня ведут, и что со мною будет в конце пути. Я даже не знаю по–настоящему, кто же такой Герой — Солнце!
— В основном, тут я виноват, — тяжело вздыхая, произнес Кальторп и пригубил водку. — Мне никак не удается собраться с духом.
Стэгг посмотрел на одного из своих стражников, стоявшего у входа в ближайшую палатку.
— Хочешь, я припугну его, что сверну шею? Может быть, он тогда расскажет все, что мне необходимо знать.
— Попробуй. Стэгг поднялся.
— Подай мне плащ, пожалуйста. Не думаю, что они станут возражать, если я буду в плаще, пока идет дождь.
Говоря так, он имел ввиду случившийся вчера инцидент, когда он натянул юбку и намеревался поговорить с девушкой в клетке. Прислужницы были потрясены этим и позвали стражу, которая окружила Стэгга и, прежде чем он успел выяснить, что же их так возмутило, один из стражников сорвал с него юбку и убежал с нею в лес.
В тот день он уже больше не показывался на глаза, опасаясь, по–видимому, гнева Стэгга, но урок Герою–Солнцу был преподан. Ему все ото время полагалось демонстрировать своим почитателям все великолепие своей наготы.
Теперь Питер завернулся в плащ и побрел босиком по мокрой траве. Стражники вышли из своих палаток и последовали за ним, не отваживаясь подойти ближе.
Он остановился перед клеткой. Девушка подняла на него глаза, затем отвернулась.
— Можешь, не стыдясь, смотреть на меня, — горько произнес Стэгг. — Я одет.
Ответа не было. Тогда он взмолился:
— Поговори со мною, ради бога! Я такой же пленник, как и ты! И клетка у меня ничуть не лучше!
Девушка обхватила руками прутья и прижалась к ним лицом.
— Ты сказал «Ради бога»?! Что это значит? Что ты тоже из Кэйсиленда? Не может этого быть. Ты говоришь совсем не так, как мои соплеменники. Правда, ты не говоришь и на Ди–Си. Не так, во всяком случае, как остальные. Скажи мне, ты — почитатель Колумбии?
— Помолчи немного, я все тебе объясню. Главное, что ты, слава богу, заговорила со мною.
— Ты опять помянул имя божье. Значит, ты не почитаешь эту гнусную суку–богиню. Но если это так, то почему ты — Рогатый Король?
— Я надеюсь ты кое–что мне разъяснишь. Если не сможешь, то хотя бы расскажи о других вещах, интересующих меня. — Он протянул ей бутылку. — Может быть, выпьешь?
— Мне бы хотелось, но я не имею права брать из рук врага. И у меня нет уверенности, что ты не враг.
Стэгг понимал ее с большим трудом. То, что она употребляла достаточно много слов, похожих на слова языка Ди–Си, давало ему возможность ухватить основную мысль сказанного. Но произношение, особенно гласных, очень сильно отличалось, да и интонации были совсем не такие, как в языке Ди–Си.
— Ты разговариваешь на Ди–Си? — спросил он. — Мне трудно разбирать язык твоего Кэйсиленда.
— Я неплохо владею Ди–Си, — ответила девушка. — А какой твой родной язык?
— Язык американца двадцать первого века.